Геликоптер был разукрашен изображением Голубого Полицейского и отличался громадным золотым листом сбоку. Внутри кабины находились два суровых джентльмена в форме с медными пуговицами и непреклонным взглядом старины Байли. Сбоку у них позвякивала пара наручников.
Они пролетели в пятнадцати футах над моей головой, промчались на тысячу ярдов вперед и сбросили заградительную бомбу. Она ярко вспыхнула, выбросив клубы густого красного дыма.
Я покрепче нажал на тормоза, поставив «Клинтон» почти на дыбы, поскольку, коснись я передним бампером облака дыма, это послужило бы им сигналом схватить меня. Я остановил машину в футе от бомбы, и геликоптер, зависнув, снизился. Его турбины разогнали дымовую завесу, и аппарат приземлился перед моим новым резвым «Спешл Клинтоном».
Полицейский был краток и зол. «Паспорт, водительские права, регистрационный талон», — буркнул он.
Что ж, чему быть, того не миновать. Водительские права у меня были в полном порядке, но они не давали мне права водить машину, которую я выбрал, как мне заблагорассудится. Регистрационный талон машины находился в ящичке для перчаток, где ему и полагалось быть, но то, что в нем говорилось, не совпадало с написанным в правах. И что бы я ни плел, предстоит расплачиваться сполна.
— Я пойду сам, офицер, — сказал я.
— Не падай духом, пилот, — ответил он цинично и начал писать в правах, заполняя пустые графы. Беспечная езда, превышение скорости. Вождение машины без соответствующей доверенности в регистрационном талоне владельца (отметка об угоне машины) и так далее, и так далее, пока не набралось на пожизненное заключение.
Я благоразумно подчинился. С полицией можно держаться надменно только в том случае, если вы уже убедили их, что они ошиблись, или стоя перед зеркалом в своей квартире, представляя перед собой полицейского и высказывая о нем все, что ты думаешь.
Меня доставили в суд в сопровождении пары полицейских, сидевших по обе стороны от меня. Надпись на табличке судьи гласила: «Магистр Холлистер».
Магистр Холлистер оказался пожилым джентльменом со вставной стальной челюстью и холодным, как ком снега, взглядом. Он управлял правосудием, словно орудуя острой лопатой, и, казалось, считал каждого либо виновным в преступлении, либо постоянно гадал, на какие еще злодеяния пойдет тот, уйдя от правосудия. Я видел это и ерзал, пока он откручивал головы парочке ребят только за то, что они просрочили плату за стоянку. Я сидел, дрожа от макушки до пяток, пока он засаживал одного негодяя в тюрьму за поворот налево, вопреки постановлению городских властей. Следующей попыткой он изъял десять долларов за явный проезд на красный свет, несмотря на то что виновный оказался эспером, да еще приличного ранга, несомненно прощупавшим и убедившимся, что вокруг на полмили нет перекрестного движения.
Затем Его Честь ударил в гонг и принялся за меня.
Он пригвоздил меня ледяным взглядом к стулу и саркастически спросил:
— Ну-с, мистер Корнелл, какой уловкой вы воспользуетесь, чтобы объяснить ваши преступления?
Я растерянно заморгал.
Он холодно посмотрел на судебного пристава, который вырос словно из-под земли, и зачитал выдвигаемые против меня обвинения загробным глухим голосом.
— Скажите, — бросил он, — признаете ли вы себя виновным?
— Признаю, — скромно сказал я.
Он просиял от праведного ужаса. Ни разу на его памяти ни один человек в этом кабинете не признал так просто своей вины, как я. Никто не соглашался с его обвинениями так легко. И вдруг на меня нашло. Я почувствовал зуд. Мне стало невтерпеж, и я вдруг понял, что, если сейчас попробую почесаться, Его Честь воспримет это как личное оскорбление. Я подавил безумное желание поскрестись обо что-нибудь. А пока Его Честь добавлял к прочим моим преступлениям попытку покушения на человеческую жизнь на хайвэе, зуд локализовался в указательном пальце моей левой руки. Тогда я потер его о шов моих штанов.
Тем временем Его Честь продолжал, излагая лекцию номер семь «О преступлении, виновности и Страшной Каре». Далее он рассмотрел меня в качестве примера, указывая на то, что раз я эспер, то уже ненормальное (он использовал именно это слово, показав, что старая ворона слепа как сова и ненавидит всех зрячих) человеческое создание, которое не следовало бы подпускать к нормальным людям ближе чем на полмили. И не важно, что моя жизнь в опасности или что я, безусловно, в машине был неконтролируемым, но мои действия могли породить панику среди нормальных, — он опять же не преминул использовать это слово, — людей, которые с рождения не блещут телепатией или ясновидением. Последнее еще раз подтвердило мою догадку — ведь как ни крути, врожденные способности значат куда меньше пси-тренировки.
Он закончил свою лекцию следующей тирадой:
ebooksa