— Форменных нету...
— Тогда молчи! — Гохман спрыгнул с мотоцикла. — Сдаваться иду. Если долго не будет, выручайте. Придумайте что-нибудь: мол, срочно вызывают, губернатор летит. Только про Неволину — ни слова! Может, хоть побриться успею!
— Не брейся — вслед посоветовал Бурнашов. — Со щетиной ты брутальный самчина. Надо сохранять имидж.
— Чего?
— Ну, образ! Сейчас женщинам нравятся неопрятные, небритые.
Гохман убежал, а Колюжный на месте усидеть не мог — метался вдоль улицы.
— Да где он, мать его!
— Отношения выясняет, — отозвался Бурнашов. — Хлопотное это дело... Александра напилась? Говори честно!
— Чуть-чуть, — признался Вячеслав.
— Если подстриглась, царапаться бросилась и поджигать — не чуть-чуть...
— Ну, подстриглась она из-за репьёв.
— Не оправдывай... Удержать не мог? Впрочем, трудно удержать, если вразнос пошла.
— Бутылку отобрал.
— Ей вообще нельзя к спиртному притрагиваться. Дурная становится. Знаешь, что она вытворяла?
Однако рассказывать не стал, может, потому, что тишина в доме Гохмана действовала успокоительно, только свиньи во дворе хрюкали. И вообще, после сумасшедшей, тревожной ночи посёлок угомонился и отсыпался. Колюжный тоже слегка усмирился, по крайней мере перестал метаться.
— Сейчас историю услышал, — поделился он переполняющими чувствами, — про женщину-террористку.
— Ты про кого? — чуть оживился Бурнашов.
— Про Евдокию Сысоеву.
— Опять про Евдокию.
— Представляешь, Сорокины её дважды продавали, и она оба раза возвращалась!