Зверь

Всё, что она могла бы сказать Адаму, не предназначалось для чужих ушей. Она не была уверена, что вообще хочет что-то говорить ему, и нужны ли ему эти слова. Она разрушила его жизнь. Подчистую. До самого фундамента. Одно лишь её появление на чёртовой лесопилке Форт-Келли стало толчком для начала чудовищных событий, в которых он потерял отца, убил своих кровных родичей, лишился дома, и в которых она сама потеряла брата. И потеряла себя. Что могли стоить её слова? Чего она сама стоила после того, как сгубила столько жизней?

Трэвис ничего не спросил у неё, когда она вернула ему трубку.

— Эллен, — вкрадчиво обратился он. — Если ты хочешь поговорить о том, что случилось… О брате…

— Нет, Трэвис, нет. Я не хочу, — она резко прервала его. — Я семь лет его не видела. За это время я успела смириться, что его больше нет.

Она уже наговорилась с полицией и ФБР так, что язык стоял во рту колом. Она казалась себе выпотрошенной, вывернутой наизнанку и сшитой заново грубыми стежками. Внутри словно чего-то не хватало. Все вокруг обернулось одним единственным «наплевать»: плевать, куда везут, что с ней будут делать, что будет с ней завтра. Глухая апатия и бессилие словно прибавили ей веса — Эллен чувствовала, что её вдавливает в спинку сиденья и что она вот-вот расползётся по нему, как восковая кукла на солнце.

— Хорошо, как скажешь. Но если захочешь поговорить, я всегда готов тебя выслушать, — он не настаивал, и Эллен была ему благодарна за это. — Мама сделала тыквенный пирог с корицей. Как ты любишь.

Барр поняла, что чертовски хочет есть.

Эллен отдала организацию похорон Натаниэля на откуп похоронному бюро и Трэвису, который вызвался оповестить знакомых и понаблюдать за всей этой суетой. Она появилась только на кладбище, бросила на крышку гроба горсть земли и уехала сразу же, как только люди стали подтягиваться к ней с соболезнованиями. Эллен тщетно пыталась выдавить из себя хотя бы слезинку. Она не чувствовала больше ничего.

Барр ещё раз позвонила в госпиталь по пути к такси, ждавшего её в конце аллеи у ворот кладбища.

— Мистер Бишоп ушёл из больницы вчера, — сообщила ей регистратор и Эллен нервно завертела головой, словно надеялась увидеть Адама здесь.

— Он не оставлял сообщений?

— Нет. Он ушёл самовольно. Доктор не выписывал его.

Ему понадобилось каких-то трое суток, чтобы оправиться от таких чудовищных ран. Он ушёл и не оставил для неё ни слова. Значит, он решил, что так будет лучше.

Месяцы потянулись один за другим. Работа без огонька, встречи с людьми, которых Эллен считала друзьями, пустые вечера в отеле и выходные в доме Хартов, старавшихся вернуть её в нормальную жизнь — всё это отдавало привкусом суррогата и горчило на языке своей бессмысленностью. Бессонница сменялась дурными снами, в которых Эллен всё чаще видела брата. Пробежки не приносили бодрости, а спортзал лишь отнимал силы. В утреннем кофе стало больше ликёра, а за ужином — больше вина. Эллен отмечала в себе признаки депрессии, но не находила ни времени, ни сил, чтобы показаться врачу. Она так и не решилась зайти в свой пустующий дом, как не решилась дать адвокату отмашку, чтобы тот выставил его на продажу.

Зима сменилась весной, а весна летом, но до сих пор в каждом мужчине, возвышавшемся над толпой с высоты своего роста, Эллен видела Бишопа. И каждый раз сердце подскакивало к горлу, чтобы после, когда она понимала, что ошиблась, глухо рухнуть вниз и забиться вновь в нормальном ритме. Она не оставляла ему ни телефона, ни адреса, но понимала, что при желании найти её можно было, просто забив имя в гугле. Эллен не была уверена, что у Адама это желание было. Как не уверена была в том, что оно было и у неё.

В доме Хартов у неё была своя комната ещё со школьной скамьи, с тех самых пор, когда она начала встречаться с Трэвисом. Её здесь любили. Его мама, отец и младшая сестра-школьница считали её частью своей семьи, и отсутствие кольца на пальце не вызывало у них вопросов, во всяком случае, никто не заводил об этом разговоров. Возможно, Трэвис так ничего и не сказал им об их разрыве.

После ужина Эллен закрылась в своей комнате, под предлогом того, что устала и хочет вздремнуть. Трэвис постучался к ней через несколько минут. Войдя, он молча положил на стол визитку.

— Что это?

— Психолог. Говорят хороший.

— Спасибо, Адам. То есть… Я хотела сказать, Трэвис.