На это мне сказать было нечего. Зато у Лейлы всегда есть что сказать.
– Правда ведь, если это случится, ты не слишком расстроишься? Пока он жив, существует риск, что однажды свалится как снег на голову и омрачит твое безбедное существование…
– Лейла…
– Желаю не скучать в компании звездных друзей. А я буду сидеть и ждать, когда мне сообщат, что сын, тобою изувеченный, теперь уже на самом деле мертв.
И она демонстративно отключилась.
С Лейлой я познакомился в Денвере на Фестивале маленьких людей Америки. Она зажигательно отплясывала с группой юных карликов на ежегодном балу. Взлетающая юбка, голый живот, рыжие волосы, голубые глаза… Исполненная энергии до кончиков ногтей, мне она показалась самой красивой девчонкой на свете. Я был на семнадцать лет старше, и вся фестивальная публика относилась ко мне с пиететом. Как же, важная фигура – помощник кандидата в мэры Сан-Франциско! Умный, успешный, с иголочки одетый. Подающий надежды гном, короче говоря.
Через полгода мы поженились. А еще через шесть месяцев, когда я с головой увяз в выборах губернатора, Лейла сподобилась внезапно забеременеть.
У двух карликов двадцатипятипроцентная вероятность родить ребенка с нормальным ростом, пятидесятипроцентная – произвести на свет карлика, двадцатипятипроцентная – заполучить отпрыска с двойным доминантным синдромом; такой младенец очень скоро умрет. Мы с Лейлой эту статистику обсуждали редко, поскольку рассчитывали на оплодотворение ин витро[74] – сей метод допускает отбор лучших эмбрионов, поэтому для карликов он оптимален. Но Лейла что-то напутала с противозачаточными таблетками. О своей беременности она узнала сразу, и еще до того, как зигота прикрепилась к стенке матки, анализ показал, что у плода «здоровый» ген FGFRЗ.
От такой новости я пришел в ужас.
– Я не хочу ребенка с нормальным ростом! – заявил я Лейле. – Не хочу, и точка!
– А я не хочу делать аборт, – возразила она. – Не то чтобы принципиально против… Будь такая возможность, легко бы согласилась, но ты пойми, Барри: я не могу! Он для меня уже ребенок. Наш ребенок. Да почему нельзя иметь нормального, что в этом такого?
– Что такого? – Я повел вокруг рукой, в нашем доме все – мебель, бытовые приборы, даже дверные ручки – было приспособлено для нашего роста. – Да ты оглянись! А кроме того, Лейла, есть же и нравственный аспект. Благодаря оплодотворению ин витро все меньше рождается таких, как мы. Общество укрепляется во мнении, что быть карликом – это неправильно. Меня такая ситуация не устраивает, и я не буду ее усугублять. Это политический вопрос, если на то пошло. Хочу ребенка-карлика!
И я ее убедил. Тогда ей было двадцать, а мне аж тридцать семь, и в политике я играл не самую последнюю роль. К тому же она меня любила. Не хватило ей проницательности, не догадалась она, почему я на самом деле боюсь обзавестись нормальным сыном.
Потому что к семи годам он сравняется со мной в росте. Потому что управлять им будет невозможно. Потому что он неизбежно начнет презирать и меня, и свою мать.
Все же Лейле очень не хотелось делать аборт. Поэтому я ее уговорил лечь в английскую клинику соматической генотерапии.
Я тогда слепо верил в науку. Соматическая генотерапия – дело новое, но результаты уже впечатляли. Английская генная инженерия ушла далеко вперед, и заинтересованный люд со всего света потек в Кембридж – связанные с этим великим университетом частные фирмы включали и выключали гены утробного плода, не вынимая его из материнского чрева.
Но такая процедура осуществима лишь в течение недели, максимум десяти дней после зачатия.
В организме карлика изменен ген FGFRЗ, ответственный за рост костей. Я надеялся, что коррективный ретровирус вызовет мутацию этого гена в столь малом массиве клеток, как наш будущий сын.
Но кембриджская клиника биотехнологий подобными вещами не занималась принципиально.
– Мы уничтожаем болезни, а не создаем, – объяснили мне.
ebooksa