Сопротивление бесполезно!

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да? — несколько обалдела графиня.

— И для этих целей мне понадобится, как вы выразились, вот эта кожа, — Здоровяк кивнул на презерватив. — Я натягиваю ее на те части тела, которыми готов добровольно пожертвовать.

— Так приступай немедленно! — снедаемая любопытством, приказала мадам Батори. Ей ни разу не приходилось лакомиться мясом мужчин. О том, что с мужчинами можно еще и спать, она и вовсе не подозревала — графиня была лесбиянкой.

— Я готов, — Здоровяк принялся было стягивать с себя штаны, как вдруг вспомнил о косматом. — Пусть сначала эта обезьяна выйдет. Мадам, это большое таинство — мое жертвоприношение. Не гоже всякому встречному-поперечному о нем знать.

— Он мой слуга!.. Ну хорошо, — согласилась Элизабет Батори, в последний раз пригубив кубок со свежей кровью. — Торко, покинь нас… Пока я не позову.

…Не скоро графине Элизабет Батори удалось позвать верного слугу. Натянув презерватив, Здоровяк сначала «скармливал» свое мужское естество вампирскому ротику графини. Затем юноша как бы между прочим вспомнил, что у мадам должен быть еще один рот — там, ниже живота, и принялся щедро «кормить» и его. Но когда наш герой перевернул графиню на живот и уже собрался было «скормить» свой член незнакомой с таким «блюдом» заднице мадам, Элизабет Батори наконец поняла, что ее грубо надули.

— Сволочь, ты все это время трахал меня!

— Фи, мадам! Откуда вы знаете это слово? — опешил Здоровяк.

— С кем поведешься, того и наберешься! — парировала графиня Элизабет Батори и, с презрительной миной отвергнув мужское богатство нашего героя, хладнокровно перегрызла ему глотку.

Когда Торко вернулся в комнату хозяйки, мадам Батори с задумчивым видом помешивала в кубке с кровью коротким, чуть больше ее ладони, продолговатым предметом, сильно смахивающим на мужской член. Не глядя на слугу, графиня философски заметила:

— Никогда не доверяй другому то, что можешь сделать сам. Особенно, если это касается твоих дурных привычек.

…Пробудился Гриценко где-то часа в два пополудни. Солнце назойливо лизало его левый глаз длиннющим, на восемь минут полета, языком. Озадаченный сном, Серега поспешил поделиться впечатлениями с Коровиным. В тот момент Коровин занимался своими бакенбардами — подбривал их и подкрашивал черной тушью.

Когда Гриценко закончил рассказ, Коровин ничего не ответил, лишь многозначительно повел разлапистой бровью да подтолкнул Серегу в сторону, где висела удивительная галерея портретов — еще та мешанина из поэтов, композиторов и подозрительных личностей.

В первый момент Гриценко сначала почувствовал, а потом уже углядел изменения, которые произошли с чудаковатыми, как ему казалось, портретами. «Ну и ну! Это, значит, пока мы сосали кровь з тих клятых фашистив, здесь такое!.. У-у-у!» — поражался увиденному Серега, да и было от чего обалдеть.

Лица изображенных на портретах людей больше не напоминали размытые пятна и уродливые кляксы — все до одного портреты выглядели необыкновенно живыми и ясными. И слова под ними были написаны на понятном языке. А там, где раньше стояли чертовы буковки, Серега прочел одно-единственное слово: «вампир».

— «Исповедь с вампиром». Ну и ну! Я и не знал, шо Круз вампиров играл…

А дальше Серегу ожидал вообще полный мрак — вереница интернациональных портретов тех, кто в разные века, невесть чем озабоченный, творил поэмы о вампирах, пьесы о вампирах, оперы о вампирах, фильмы о вампирах или был сам таковым. Как, например, графиня Элизабет Батори. А ведь какая милая мордашка!..

Портрет князя Валахского был последним в той загадочной галерее. Проходя мимо него, Гриценко не удержался, ткнулся носом в короткую надпись:

— «Влад Тепеш-Дракул (1428/31-1476)…» Дракула!! Е-мое!..

Коровин молча сопровождал Гриценко, жарко дышал Сереге в затылок, а когда тот прочел надпись под портретом Валахского князя, неожиданно вцепившись в Серегины щеки, повернул к себе его голову. Затем Коровин поведал такое… И с чего это он вздумал откровенничать перед Гриценко? Кто его знает. Может, хотел его еще крепче опутать. Ведь правда и кровь — две жилы из одного каната. А поведал Коровин историю бессмертия своего.