Мертвая

– Я им всем покажу… я их всех… думают, они лучше меня? Я сделаю так, что они увидят, до чего уродливы… а заодно…

…смех.

И тени мечутся. Их становится все больше. Она приносит их, пряча в камне и крови, которую льет на алтарь щедро. Она забирает камень, но не находит клинка и злится, злится… похоже, моя бабуля догадывалась, что у Летиции не все ладно с головой, иначе зачем она спрятала клинок у своей заклятой подруженьки?

– Легко, – в голосе Летиции почти удивление. – Они дерьмо, а притворялись… а на самом деле… знаешь, я даже удивилась, что заставить убить кого-то настолько… легко… они сами готовы, надо лишь помочь… позволить решиться… ты видела, что они придумали? Это отвратительно, но… они все наши теперь. Знаешь?

Она садится перед статуей и смотрит, смотрит на нее…

– Я принесу в жертву их всех… понемногу, потихоньку… только надо подождать, да? Я принесу, а потом стану тобой.

…богиней?

Или… Женщина закрывает глаза. Она просто сидит, покачиваясь.

– Ты вернешься в мир,и мы всем… всем-всем покажем… что значит блaгословенная кровь.

Она режет запястье и слизывает красные капли. А я думаю, что мне, пожалуй, повезло. Я всего-навсего умерла. Сойти с ума было бы куда более огорчительно. И с этой мыслью меня отпускают. Я… Я возвращаюсь. Храм. И богиня, застывшая куском золота. Пусть даже весьма высокохудожественным куском, но ныне мертвым. Она сделала то, что должно. И забрала тьму. А люди… люди остались.

Моя сестра сидела на полу, вцепившись в волосы, и выла. Ровный мерный вой ее, на одной ноте, одной силы, наполнял каменную пустоту храма,и стены дрожали, не способные выдержать его. Медленно поднимался с пола Вильгельм, глотая кровавую слюну. И рука, протянутая Диттером, была как нельзя кстати. Выглядели оба… да мерзко выглядели. Покрытые мелкими порезами, с содранной порою кожей, они больше походили на оживших мертвецов, нежели на людей.

– Вот же… задница, – Вильгельм попытался стереть кровь с лица, но та сочилась из сотни мелких ран. – Сдохну… считайте меня героем.

Монк выступил из стены. Он шел, неровно, спотыкаясь, будто был слеп. Он вытянул руки,и пальцы его корявые шевелились, пытаясь что-то нащупать в воздухе. Он дошел до ЛетицииИ остановился. Он положил руку на голову ее,и лишь тогда это недоразумение заткнулось. А Монк выдохнул. Кто придумал, что свет милосерден? Он никогда не видел яркого полуденного солнца, отраженного сотней зеркал, способного испепелить своим жаром любого…

– Силой, – Монк захлебывался кровью,и черная,та стекала по подбородку, – данной мне… я приговариваю… душу твою… к сожжению…

Летиция вспыхнула. И стала пеплом. Не душа, хотя, верю, что и душа тоже, но тело, которое вот ещё жило и дышало, а потом… потом жирные белые хлопья поднялись в воздух, закружились. Рот же мой наполнился вязкой слюною. И кажется, меня подташнивало.

От страха. А Монк, вытерев руки о грязную одежду, тихо осел на пол.

– Вот же… з-зараза, – Вильгельм безо всякого почтения пнул жреца. – Тащи его теперь… так что… получается…

…все?

Я повернулась к Диттеру.

И спросила: