Уездный город С***

— С начальником тоже прежде обходились кое-как, — продолжил тем временем полицмейстер. — Не было у уголовного сыска своего начальника, любезный Натан Ильич, всё больше И.О. в порядке живой очереди, поймите меня правильно. Вот я и намеревался возложить сию почётную обязанность на вас: у вас и полицейский опыт, и офицерский, и личные качества. Вы ведь не против?

— Я? — растерянно переспросил поручик, чувствуя себя в этот момент донельзя глупо. — Эм… нет. Наверное, не против. Но это чертовски неожиданно!

— Привыкнете, — добродушно отмахнулся Чирков. — Но я, конечно, не отбираю у вас расследования: прекрасно понимаю, молодость, не до кабинетной работы. Поймите меня правильно, мы принимали вас всё же как специалиста по сыску, негоже зарывать талант в землю. Паче того, вам, как живнику, должно быть особенно горько и тяжко сидеть на одном месте среди бумажек. Но зато вам лично в помощники определён лучший из вещевиков! Сейчас подойдёт, я вас познакомлю. Учёный, в свои двадцать пять — уже магистр, настоящий гений. Со странностями небольшими, конечно, но кто без них? Вот с пунктуальностью, увы, проблемы, такая рассеянность… Хотя, может быть, в Федо… то есть в Институте задержали. Тут, кстати, у них намедни такая забавная история приключилась, вам должно быть интересно…

Натану интересно не было, но он на всякий случай кивнул и через несколько секунд уже без малейшего расстройства потерял нить повествования. К лучшему: петроградцу было о чём подумать, а мерная, глубокая речь полковника от мыслей совсем не отвлекала, даже наоборот, помогала сосредоточиться.

Поручик Титов был обескуражен заявлениями полицмейстера и никак не мог определить собственного к ним отношения. Он не ожидал, что новый начальник вдруг проникнется к нему такой симпатией. Сам бы Натан на месте этого начальника точно не проникся: столичный фрукт, переведён с понижением в чине, да ещё с выговором за поведение, порочащее честь офицера. Тут впору не радоваться, а посылать в благодарность за подарочек громы и молнии на головы столичного начальства! А полковник — ничего, явно доволен и даже окрылён радужными перспективами.

Впрочем, быть может, загадки никакой нет и дело нового офицера он просто не дочитал до конца? Удовлетворился блестящим табелем, прекрасным началом карьеры — и на том успокоился? Успевший немного понаблюдать за Чирковым, Натан бы этому совершенно не удивился.

И вот здесь перед поручиком — а год назад ещё блестящим штабс-капитаном, представленным к повышению — вставал серьёзный вопрос: стоит ли указать начальству на его, начальства, невнимательность. С одной стороны, нехорошо вводить в заблуждение прямого командира, а с другой — и указывать на оплошность тоже не дело. В конце концов, нельзя быть до конца уверенным, что Пётр Антонович действительно не читал бумаг нового офицера…

Натан так и не сумел прийти к окончательному решению, когда поток воспоминаний полковника резко прервался из-за шума открывающейся двери. Та не скрипела петлями, это было ниже её достоинства, но издала солидный шелестящий вздох, на который ответили, приветственно качнувшись, занавески.

— Алечка, ну наконец-то! — встрепенулся Пётр Антонович, разулыбался и проворно поднялся с кресла, с тем чтобы выйти из-за стола и тепло поприветствовать нового посетителя. Натан на всякий случай последовал его примеру. В дверях обнаружилась молодая женщина.

Та, впрочем, на восторги полковника не ответила, она была чересчур увлечена какой-то пухлой брошюрой или журналом. Только предупреждающе вскинула руку, явно намереваясь дочитать страницу.

— Алечка, — с укором протянул Чирков. — Это невежливо, в самом деле. Мы же ждём!

— Простите, дядюшка, очень уж статья интересная. — Она всё же отвлеклась от чтения и, тепло улыбнувшись хозяину кабинета, спрятала свою брошюру в планшет, притороченный к поясу. — Вы представляете, господин Попов сумел с помощью своего аппарата передать не только простой сигнал, но отдать команду вещи! Элементарную, но это ведь самый настоящий прорыв! Дядя, мы с вами живём в волшебную эпоху, через десять лет мир изменится до неузнаваемости! — восхищённо тараторила гостья, не замечая поручика. — Представляете, можно будет самолётами или цеппелинами управлять, не поднимаясь в воздух! Или вот, к примеру, мечта ректора нашего, Константина Эдуардовича, о звёздах. Десять, может быть, двадцать лет, мы не только освободимся от земного притяжения, но улетим куда угодно! К Луне, к Марсу, к Сатурну!

— Алечка, поймите меня правильно, но по мне и здесь дел невпроворот, чтобы ещё до Марса летать, — вымученно улыбнулся Чирков. — А что до самолёта, тут и с живым-то летуном подумаешь, стоит ли связываться, а уж с таким и подавно.

— Так ведь это ещё не всё, — развеселилась девушка. — Вот, к примеру, запамятовали вы, закрыли дверь, уходя, или оставили нараспашку. И никакой нужды не будет мчаться через весь город, дабы оказаться у закрытого замка, достаточно будет… — её ищущий взгляд упал на телефон, стоявший на столе, и вспыхнул новым пламенем, — да вот хоть позвонить себе домой! И сама дверь ответит, что с ней всё хорошо. А холодильный ларь позвонит на работу и скажет, что скисло молоко!

— Господи сохрани, с дверьми разговаривать, — полицмейстер, слегка побледневший после такой картины, торопливо перекрестился, а женщина в ответ звонко рассмеялась:

— Дядя, вы неисправимы!

Натан тем временем смог спокойно рассмотреть эту особу и оказался… под впечатлением. Выглядела Алечка весьма эксцентрично и олицетворяла собой воплощённый контраст к кабинету полицмейстера и к нему самому. Она явно относилась к тому с каждым годом растущему числу женщин, которые с энтузиазмом восприняли закон двенадцатого года о предоставлении равных гражданских прав слабому полу и теперь всячески их использовали, погружая многих мужчин в печаль и уныние.

Почему император Александр вообще задумался о подобном законе и как на него решился, лично Натан не понимал, но поступок этот уважал. Поручик никогда не был ярым противником подобной меры, а за годы полицейской службы и вовсе признал её справедливость: ему, выросшему в дружной семье, было дико увидеть, как порой живут люди и как беззащитны бывают женщины, особенно перед тем, кто божился оберегать и защищать.

Собственно, путь к революционному закону начался ещё в прошлом веке, с запрета на рукоприкладство, с гарантии защиты женщин от жестокости. Тогда же как грибы после дождя начали плодиться по Империи всевозможные общества и сестричества, помогавшие представительницам слабого пола, попавшим в трудную жизненную ситуацию. Среди богатых дам, особенно — скучающих вдов, стало модным организовывать и содержать подобные, и именно эти дамы впоследствии оказались первыми сторонницами дальнейших реформ. Консерваторы и поборники патриархальной морали, конечно, были недовольны, называли всё это «бабьим бунтом» и ругали императора, но волна набирала обороты.

На рубеже веков женщинам разрешили получать любое образование — при наличии, разумеется, склонности. И главные аргументы императора было очень сложно оспорить: перемены продвигались под знаменем великих женщин истории, которых набралось немало, начиная с княгини Ольги и прочих былинных героинь. Да что там, одного упоминания Екатерины Великой хватало, чтобы унять злые языки: мало кто смел отрицать государственный ум и мудрость императрицы.