Похороны были в пятницу, в одиннадцать. Заседание с адвокатами — в два часа дня. А пить он начал в три.
Кирби осторожно повернул голову и оглядел пустой зал. Усталый бармен в белой куртке стоял, скрестив руки и опустив подбородок на грудь.
— Они что, открыты всю ночь? — спросил Кирби.
— Крайне редко, — ответил Джозеф. — Но они весьма снисходительны, даже за небольшую сумму. Пусть это будет нашим маленьким дружеским подарком. Ведь когда подошло время закрываться, тебе еще так много хотелось сказать.
В зале стало светлее. Они смотрели на него с нежностью, с любовью и теплотой. Они были чудесными, красивыми людьми, лучшими из всех, кого он когда-либо знал. У обоих в речи можно было различить легкий, едва уловимый акцент.
Неожиданно у него зашевелилось ужасное подозрение.
— А вы, случайно, не журналисты?
Они громко рассмеялись.
— О нет, мой милый, — сказала Карла.
Ему стало стыдно.
— Дядя Омар не переносит… не переносил шумихи. Он всегда был так осторожен. Он платил одной фирме в Нью-Йорке тридцать тысяч долларов в год, только чтобы его имя никогда не упоминалось в газетах. Но люди любопытны. Самый незначительный слух об Омаре Креппсе они умели раздуть в шумный скандал, что приводило дядюшку в страшную ярость.
Карла мягко накрыла его руку своей.
— Но, дорогой Кирби, теперь ведь это не имеет значения?
— Я думаю, да.
— Мой брат и я не журналисты, но конечно, вы можете побеседовать и с журналистами. Вы вправе рассказать всему миру о том, как ужасно он с вами поступил, какой черной неблагодарностью отплатил за все годы бескорыстной привязанности.
Она так хорошо все понимала, что Кирби захотелось плакать. Но нечто в ее словах вызвало в нем угрызения совести:
— Была ли она, эта привязанность, такой уж бескорыстной? Когда у тебя дядя стоит пятьдесят миллионов долларов…
— Но ты рассказал нам, что не раз убегал от него, — сказал Джозеф.
Карла убрала руку. Кирби так не хватало ее тепла.
— Однако я всегда возвращался, — признался он. — Дядюшка говорил, что нуждается во мне. Он не давал мне ни минуты покоя. Я не мог вести нормальную жизнь. Дурацкие поручения, для выполнения которых мне приходилось без конца разъезжать по всему миру. Так продолжалось целых одиннадцать лет, с тех пор как я закончил колледж. Но даже во время учебы он указывал мне, какие курсы изучать. Старик распоряжался всей моей жизнью.