— Я стараюсь… статическая гимнастика…
— Не слышу, милый!
— Я говорю, каждый может…
— О! Теперь расслабь-ка их. Расслабься весь, милый Кирби. Не думай ни о чем.
— Мм…
— Отдыхай, мой дорогой. Отдыхай.
Ее успокаивающие руки прекрасно снимали напряжение. Кирби был настолько вымотан, что мог бы мгновенно провалиться в теплый сон, как в болото с высоты в десять тысяч футов. Но ее прикосновения, ее нежный дразнящий голос, ароматное и возбуждающее ощущение ее присутствия поддерживали Кирби на грани сна и бодрствования. Она что-то напевала, и мотив казался ему знакомым. Он вроде бы слышал его в каком-то иностранном фильме.
Он попытался мысленно вернуться к тому, что произошло в среду. Пятьдесят семь часов назад? Да, именно тогда известие дошло к нему в отель, в Монтевидео. Старик умер. Умер Омар Креппс. Дядюшка Омар. Кирби был потрясен тем, что смерть все-таки смогла добраться до этого странного, непостижимого маленького старика.
Вспоминая о возвращении сюда, он, под ласковыми руками Карлы, все глубже погружался в пучину сна. Его видения становились все менее четкими. Самолет, носовые обводы которого напоминали женскую грудь, разбегался по бледной шелковистой взлетной полосе, все больше походившей на нежную девичью плоть, в то время как стюардессы, все обнаженные, окружали его, дразня и что-то напевая. Среди этого полусна он смутно почувствовал, как Карла переворачивает его, помогая надеть пижаму. Ее губы нежно коснулись его рта, но когда он попытался открыть веки и прижать женщину к себе, ее уже не было. Ему показалось только, что она сказала:
— Мне так жаль, дорогой…
Он удивился, не понимая, о чем она сожалеет. Погас свет ночника. Щелкнул замок. Он упал с края Вселенной.
2
Кирби проснулся от того, что его отчаянно трясла за плечо какая-то неизвестная длинноногая девица. Свет в комнате был включен. Он приподнялся на локте. Незнакомка так стремительно перемещалась по комнате, что уследить за ней казалось невозможным. Она кричала на Кирби, но слов тот не понимал. У нее была шапка дико развевающихся волос и жгучие зеленые глаза, полные непонятной ярости, а тонкое темное лицо пылало гневом. Блузка кораллового цвета и полосатые брюки в обтяжку составляли ее наряд; она зло размахивала соломенной сумочкой размером с небольшой барабан.
Прошло несколько ужасно длинных мгновений, прежде чем он сообразил, что девушка кричит на неизвестном ему языке.
Когда она остановилась, чтобы перевести дух, Кирби слабо произнес:
— No comprendo, senorita.[3]
Из нее немедленно извергнулся целый поток испанских слов.
Он говорил по-испански; не так хорошо, чтобы тотчас не потерять нить смысла в этих криках, но вполне достаточно, чтобы оценить образность ее языка, образованность, которая, вероятно, обратила бы в постыдное бегство любого таксиста города Мехико.
— Mas despacio, por favor,[4] — попросил он, когда она сделала паузу для вдоха.
Она пристально посмотрела на него и отрывисто предложила: