Стрелок в фойе смотрел на него снизу вверх с изумлением на лице. На лице Генри!
«Ага, ты еще молод, киллер. Думал, быстро справишься?» Генри ощутил зловещее удовлетворение, вот только думать было трудно из-за звона в ушах. Граната взорвалась ближе к полу холла, так что парню тоже досталось. Хотелось бы верить.
Стараясь побыстрее очухаться, Генри закинул автомат с оптикой на левое плечо и достал из сумки «Глок». Проверяя магазин, он услышал тихий металлический скрежет – слух начал возвращаться. Мама всегда говорила, что в их семье все отличались крепкими барабанными перепонками. «Спасибо за гены, мама. Осталось выяснить, почему у этой сволочи мое лицо».
Взгляд вдруг остановился на большом зеркале, висящем над лестничной площадкой. Оно висело на большой высоте. Хотя зеркало было засижено мухами и покрылось пылью, все еще исправно выполняло свое предназначение. Как оно вообще уцелело? Почему его до сих пор никто не снял и не унес?
Присмотревшись, он понял, что зеркало висело вне досягаемости для обычных «собирателей», которые предпочитали срывать плоды, висящие пониже. К тому же оно было огромно, а значит, много весило. Если разбить такое, два раза по семь лет несчастья гарантированы, а то и все три.
Генри сообразил, что зеркало повесили здесь для того, чтобы люди, поднимавшиеся и спускавшиеся по лестнице, видели, кто идет навстречу. Случайная встреча на лестнице тоже дурная примета? Он уже не помнил. У Генри имелись свои незатейливые ритуалы – постучать по прикладу перед выстрелом, сжечь фото объекта после ликвидации, однако снайпер не маялся предрассудками и не обращал внимания на приметы – как плохие, так и хорошие. Опыт говорил, что удача сопутствует тому, кто лучше подготовлен, особенно к таким переделкам, как эта. Манера, в которой его преследовал молодой киллер, определялась не удачей. Чтобы выслеживать объект на земле, не спускаясь с крыши, требовалось знать район как свои пять пальцев, выжечь его карту в своем мозгу, уметь действовать хоть с закрытыми глазами.
Однако это не объясняло, откуда парень так хорошо знает, что именно Генри предпримет в следующую минуту, – до того хорошо, что мог уверенно стрелять, прыгая с балкона с балкон.
Или почему у него такое же лицо, как у Генри, – совершенная нелепица.
Кто-то решил подействовать ему на мозги, устроить психвойну один на один? Но каким образом? С помощью пластической операции? Супермаски для Хэллоуина?
Генри отодвинул вопрос в сторону, с дерьмовыми невероятностями он разберется позже. А сейчас, если он хотел выжить, надо полагаться на свои преимущества. «Думай!» – приказал он себе. На нижнем этаже не было окон, значит, ему легче проследить за маневром юного киллера, чем тому – за маневром Генри.
От поломанных стоек перил вдруг во все стороны полетели щепки – молодой снова открыл огонь. Генри сделал пару выстрелов в ответ, на животе скользнул к лестнице, где быстро вскочил на ноги и спустился на несколько ступеней. Молодой не отставал. Отражение в зеркале еще раз подтвердило – то, что Генри увидел через оптический прицел, не обман зрения. Лицо определенно было его собственное, но в двадцатилетнем возрасте. Генри хорошо помнил это время. Он уже повзрослел, но год-другой еще был сыроват – как непросохшая краска или необожженная глина. Только-только вышел из детства и пока еще свято верил, что сможет отличить плохих людей от хороших, правду от кривды, и что, если запахнет жареным, схватит вселенную за хвост и раскрутит над головой.
– Стой! – крикнул Генри. – Ты кто?
Юный киллер глянул в зеркало, ничего не ответил. Генри знал, что тот видит лишь неясный силуэт в лабиринте теней. Хотя парня он видел намного отчетливее, стрелять было неудобно – Генри не хотел убивать его, не узнав сначала, что происходит.
– Я не хочу в тебя стрелять, – крикнул Генри.
– Хорошо. Не стреляй.
У Генри волосы встали дыбом. Он много раз слышал собственный голос на записях прослушивающей аппаратуры и легко его узнавал. Какого хрена! У пацана не только его лицо, но и голос тоже?!
– А если я буду стрелять, ты не против? – схохмил пацан голосом Генри.
– Эй, я мог бы снять тебя еще на крыше.
– Зря не снял.
Генри почувствовал прилив досады и ожесточения.