– Я как бы все видел, но… – парень помедлил, – но меня как бы там не было. Кто он такой?
Верриса встревожило не только то, что Младший слегка занервничал. Он учил сына обеими ногами стоять в настоящем, не отвлекаясь от текущей ситуации, однако, судя по словам Младшего, он отвлекся от происходящего. Плохо дело, такие позывы надо душить в зачатке, пока они не превратились в серьезную дурную привычку вроде посторонних мыслей или сомнений насчет смысла жизни.
– Младший, то, с чем ты столкнулся, эта странность, не что иное, как страх. – Веррис затянул последний шов и выпрямился, чтобы заглянуть сыну в глаза. – Не отталкивай его. Наоборот – иди ему навстречу. Встреть лицом к лицу. Уясни свое отношение. А уяснив, преодолей.
Младший сконфуженно кивнул.
– Ты стоишь на пороге совершенства. – Веррис кольцом сложил большой и указательный пальцы, оставив между ними крохотный зазор. – Вот столько осталось. Проголодался?
– Так точно, сэр. – Младший опять кивнул, на этот раз воодушевленно.
Он посмотрел на фото в рамке, стоящее на тумбочке у кровати, – он вдвоем с отцом на охоте, Младшему восемь или десять лет, жизнь в то время была простой и понятной.
Веррис улыбнулся и повел сына на кухню.
Взорванный автобус лежал на боку, следы огня почти полностью скрывали крупную арабскую вязь на борту. Со своего места на оцепленной канатами наблюдательной площадке Младший мог бы прочитать надпись по памяти – «Городская транспортная компания». Он хорошо владел арабским – и современным литературным, и египетским диалектом.
Сцена тоже была ему знакома – на земле вокруг автобуса без движения лежали гражданские «жертвы», убитые «повстанцами», которые заняли позицию чуть поодаль и снимали одного за другим людей, выползающих из-под обломков. Боевыми, разумеется, никто не стрелял, все пользовались тазерами. Некоторые из гражданских пытались отчаянно бежать к низким постройкам, которые в зависимости от сценария игры служили поселком, микрорайоном или техническим объектом. Кое-кому это удавалось, но у них не было оружия, их расстреливали, как уток на пруду. В конце концов, «повстанцы» выдвинутся из-за автобуса к поселку и перебьют всех, кого обнаружат.
Однако «повстанцам» предстояла схватка посерьезнее. В качестве наблюдателя у Младшего имелся доступ ко всем видеокамерам, снимающим учебный бой. На экране сотового телефона он наблюдал за теми, кому на этот раз была поручена роль «хороших парней», элитным подразделением, подбирающимся – пока еще не замеченным «повстанцами» – с другой стороны поселка. Эти были одеты в форму ливийской армии с лишним шевроном на рукаве, выдающим в них членов отряда огневой поддержки «Гемини».
Отряд «Гемини» занял другую половину поселка, готовясь ударить по боевикам. Если получится, они спасут гражданских, но главный приоритет – уничтожение «повстанцев», а не спасение мирного населения. Судя по численности отряда «Гемини», брать пленных они не собирались, а значит, эвакуировать гражданских тоже не будут.
Младший знал, что в боевой обстановке не всегда возможно спасти каждого несчастного, попавшего под перекрестный огонь, но в глубине души чувствовал, что никогда не бросил бы человека, если мог помочь ему – приказ или не приказ. Это чувство противоречило всем принципам, на которых его воспитывал отец.
Неподчинение прямому приказу им тоже противоречило, однако он его нарушил, покинув Колумбию и вернувшись домой, и отец с этим смирился. С другой стороны, в Картахене он действовал в одиночку. Групповые бои Младший видел только на занятиях в учебном центре.
Уж в них он поучаствовал вволю – больше, чем кто-либо другой в «Гемини». Получал на орехи, и другие получали от него – как в роли «хороших парней», так и в роли «повстанцев». За «гражданских» он никогда не играл. Когда Младший спросил Верриса о причине, отец сказал, что, в отличие от всех остальных, Младший родился и всегда будет воином. Клэй сказал это таким тоном, словно хотел подчеркнуть: Младший – самый лучший элитный боец даже среди тщательно отобранных бойцов «Гемини».
Почему это внушало отцу такую гордость, Младшему было невдомек. Он стал бойцом, а не гражданским не по своему выбору. Не то что бы он желал быть гражданским – он вовсе не желал. Однако полное отсутствие гражданского прошлого – это не то же самое, что профессиональная карьера военного. Парень ощущал, что многие человеческие переживания прошли мимо него, – так скорее станешь фриком, чем элитой.
Другие бойцы «Гемини», похоже, сделали такой же вывод. Для них учебный центр «Гемини» служил местом тренировок, для Младшего – родным домом. Но будь он с ними на реальном задании и веди бой против настоящих повстанцев, они бы ни на секунду не задумались о его странностях.
И все же он не мог избавиться от ощущения, что другие каким-то непостижимым для него образом замечали это полное отсутствие гражданского опыта, ощущали, что с ним что-то стремно, что-то не так, даже не понимая, в чем дело.
Юноша переключил внимание на учебный бой. Элитное подразделение взялось за повстанцев, демонстрируя, что они думают о людях, убивающих безоружных мирных жителей. Отряд в военной форме действовал как взаправду, будто атаковал настоящих повстанцев, как если бы обе стороны были вооружены не тазерами, а настоящим оружием.
Обучение велось жестко, много внимания уделялось доведению бойцов до кондиции, чтобы умели превозмогать боль – кулачные удары, пинки, укусы электрошокера, даже ножевые и пулевые раны – и не раскисать, не опускать руки. Младшему показалось, что бойцы чересчур увлеклись и впали в неоправданную жестокость. Даже самый крепкий жлоб, если его раз за разом жарить тазером, может получить серьезные повреждения. Кроме того, это – бессмысленный расход энергии.