Новые марсианские хроники

— Ты мне поговори ещё! — заорал старший сержант.— Пока есть дисциплина, миру конец настать не может! А твоё дело слушать и исполнять приказания. Весь мир держится на дисциплине, и если никто не станет её нарушать, всё будет в порядке.

Если бы старик в тот момент не смалодушничал, послал бы старшего сержанта к чёртовой матери или припугнул служаку своей долгой дружбой с командиром подразделения, может, оно и обошлось бы. Топал бы сержант по плацу один, палил по горизонту из пулемётов и считал вечерами подштанники с тумбочками. Но бывший ефрейтор то ли от усталости, а может, из-за более чем сорокалетней привычки подчиняться, раскис. Да и упоминание старшего сержанта о военном положении сделало своё дело. В общем, старик одёрнул на себе китель и без лишних пререканий вышел из каморки.

С тех пор так и повелось. До обеда сторож отдыхал после ночного дежурства, а после обеда выходил на плац и делал всё, что ему прикажут. Старший сержант же в этом деле был горазд на выдумки. Вместе с бывшим ефрейтором он надевал противогаз, прорезиненный костюм химзащиты, и с автоматами наперевес они бегали по всему острову, прятались в расщелинах, кого-то окружали и сами выходили из окружения, стреляли по движущимся целям — волнам — и забрасывали настоящими гранатами вражеские пулемётные гнезда, которых на острове было не счесть. Иногда маленькое подразделение ходило в атаку, и хотя в таких случаях старший сержант разрешал снять противогаз и расстегнуть верхнюю пуговичку, сторож боялся этих атак. Крикнув «Вперёд!», неугомонный вояка с безумным лицом поднимался с земли и, втянув голову в плечи, бросался на «врага». Если же старик, замешкавшись, не успевал вскочить на ноги, старший сержант возвращался и, дико озираясь и увёртываясь от воображаемых пуль, пинал старого ефрейтора ногой в бок.

— Я сказал «вперёд!»,— брызжа слюной, кричал он.— Трус! Думаешь отлежаться в окопе?! Не выйдет!

Он наставлял дуло автомата на старика, и тот, кряхтя и охая, быстро поднимался, срывал с себя противогаз и послушно шёл за своим командиром.

По дороге они всё время палили из автоматов короткими очередями, перебегали от валуна к валуну, падали, вставали и снова шли до самой воды. На берегу старший сержант объявлял пятиминутный перекур и, в зависимости от настроения, либо хвалил старого ефрейтора за расторопность, либо ругал последними словами. А сторож обречённо кивал головой, со страхом посматривал на своего командира и думал о смерти: придёт ли она к нему, как и положено, по старости, или в один прекрасный момент этот сумасшедший пристрелит его во время очередной атаки. Бывший ефрейтор уже не мог спокойно смотреть в глаза своему командиру. Безумный взгляд старшего сержанта пугал его. Не было в нём уже ничего ни человеческого, ни звериного — ни то ни другое опытного вояку не страшило. Ужас сторожа перед воякой был сродни ужасу, который человек испытывает перед чем-то неживым. Например, огромной высотой или летящим в голову кирпичом, от которого невозможно увернуться. Иногда, правда, во время передышки бывший ефрейтор позволял себе слабо воспротивиться.

— Может, хватит на сегодня? — тихо спрашивал он. Но каждый раз получал один и тот же ответ:

— Р‑разговорчики!

Смертельно устав за день, сторож шёл на ночное дежурство. Он бродил по ночам с автоматом по пустынному берегу и тихонько вслух жаловался самому себе:

— Ну, был бы он хотя бы нормальным,— шептал старик.— Я бы и по плацу ходил — нетрудно — и, бог с ним, бегал бы с противогазом — не штатский, дисциплину военную знаю. Но ведь сумасшедший. Ну за что мне на старости лет такое наказание?

Первое время бывший ефрейтор ещё находил себе на берегу местечко поудобнее, садился и сидел так до утра. Но однажды старший сержант нашёл его ночью сидящим в небольшой выемке и чуть не избил. Вояка орал, что отдаст сторожа под трибунал или расправится с ним сам по закону военного времени. Обещал посадить старика в карцер и не кормить целую неделю. Затем, объявив старому ефрейтору десять нарядов, старший сержант важно удалился спать, а сторож с тех пор не то, чтобы сесть, боялся остановиться и всю ночь бродил по берегу с автоматом.

Месяц изнурительных занятий не прошёл для старика бесследно. Он совсем обессилил и, в конце концов, заболел. Однажды после дежурства бывший ефрейтор лёг отдыхать и не смог подняться к обеду. Ноги у него сделались ватными, в груди нестерпимо саднило, а голова горела лихорадочным жаром. Но даже болезнь не принесла ему покоя. Лёжа на топчане в полуобморочном состоянии, сторож стучал зубами и со страхом дожидался появления своего мучителя. Он был уверен, что жить ему осталось не более двух-трёх дней, и мечтал провести эти дни в спокойных думах о прожитой жизни. Правда, старик подозревал, что старший сержант не даст ему покоя, не поверит в его близкую смерть и обязательно выгонит его больного на улицу. Так оно и произошло. Не дождавшись единственного подчинённого на плацу, вояка ураганом ворвался в каморку и прямо с порога заорал:

— Встать!

Старик лишь посмотрел на него покрасневшими, слезящимися глазами и отвернулся к стене.

— Я кому говорю, встать?! — крикнул старший сержант. Он подскочил к топчану и сорвал со сторожа одеяло.

— Приболел я,— прохрипел бывший ефрейтор.— Не видишь, что ли? Не могу я подняться.

— С‑симулировать! — разъярился вояка.— Здесь я решаю, кто заболел, а кто нет! Я приказываю тебе встать! — Он схватил старика двумя руками за воротник рубашки, приподнял над подушкой и начал трясти что было силы.— Лучшие парни сейчас кладут за родину свои головы на полях брани! — неистово орал старший сержант.— А ты, старая мокрица, валяешься на белых простынях! Да я тебя сейчас в миг порешу! Ты у меня голый будешь всю ночь маршировать по плацу! — Взбешённый вояка вдруг бросил старика, выбежал из каморки и через минуту вернулся с автоматом. Встав в дверях, старший сержант рванул на себя затвор, навёл ствол на больного старика и закричал: — Считаю до трёх! Не встанешь, застрелю как собаку.

— Стреляй,— равнодушно проговорил сторож, и вслед за этим прогремела короткая очередь. Пули пробили деревянную стену чуть выше головы сторожа. Его обдало горячей душной волной и припорошило штукатурной пылью.

— Плохо же тебя учили, если с двух метров не можешь попасть в человека,— прошептал старый ефрейтор.

— Плохо? — вдруг совсем тихо и как-то очень зловеще переспросил старший сержант. После этого он поправил на себе китель, тронул верхнюю пуговичку и замогильным голосом произнёс: — Именем военного трибунала, за неподчинение старшему по званию в период военного времени ты приговариваешься к расстрелу.