– Но сам Доминик ненавидел этот наркотик. Он сказал, что киа опасен, и предупредил меня об этом. Вообще…
– Что?
Элеанор поморщилась.
– Он сказал мне, что сожалеет о том, что занимается этим бизнесом. Он допустил ошибку.
Найквист ухмыльнулся.
– Чертовски поздно для сожалений.
Она оставила эту фразу без ответа.
Он смотрел, как она возвращается в центр комнаты и садится на кровать. Иногда она была обычным подростком, девочкой, но случались моменты, когда она казалась старше своего возраста. Он не мог не жалеть ее. У бедного ребенка два отца, и оба мерзавцы. Ее жизнь была трагедией ожидания. И по какой-то причине его жизнь соединилась с ее жизнью: две временные шкалы, пересекшиеся в ночи под мириадами звезд, на какой-то миг слились воедино. И, казалось, не было возможности избежать такого пути.
Он заговорил резким голосом, чтобы привлечь ее внимание.
– Элеанор, как Ртуть совершал убийства, не будучи замеченным? Кинкейд рассказывал тебе?
– Да.
– Как?
Она опустила глаза на свои руки, лежавшие на коленях. Он ждал. Они молча сидели в убогой, холодной, грязной комнате.
Вдали, словно вой одинокого ночного зверя, раздался свист поезда.
И вновь тишина.
– Он крал время, – наконец произнесла Элеанор.
Найквист был уверен, что ослышался.
– Что ты имеешь в виду?
Она умостилась на кровати и начала рассказывать ему все, что знала.
– Это то, с чем родился Кинкейд, что-то связанное с городом, и в частности с сумерками. И это происходило только тогда, когда он пребывал в определенном настроении, будь то беспокойство, страх, гнев или другие сильные эмоции. Он сказал мне, что впервые это произошло, когда он был юношей, в период полового созревания. – Она сделала паузу. – Он никогда не мог уйти далеко от Сумрачного района, не испытывая при этом слабости. Он сказал, что это немного похоже на то, что чувствует вампир при дневном свете.