— Да. Включая меня самого.
— Но не сработало.
— Нет. Обстоятельства.
— Да уж, это должны быть особенные обстоятельства, мать их за ногу. Ты все еще в розыске, Сигруд. За то, что ты сделал, многие военные шишки хотели бы увидеть твою голову на блюде. — Она поглядывает на него, пока наливает бокал. — И мне трудно их винить.
— Да. Я понимаю.
— И что же с тобой приключилось за последние десять лет или сколько там? — спрашивает она, наливая себе.
— Ничего хорошего.
Она угрюмо смеется.
— Сомневаюсь, что это было лучше, чем случившееся со мной. Сидеть в Парламенте больше десяти лет, иметь дело с тупоумными идиотами…
— Наверное, это было лучше, — говорит Сигруд. — У тебя, скорее всего, имелась уборная.
— А-а. Ну да, конечно. Это, безусловно, позволяет взглянуть на вещи в перспективе. Итак, скажи-ка, каким образом ты сюда прокрался, не потревожив никого из моей службы безопасности?
Дрейлинг пожимает плечами.
— Тихонько.
Она хмыкает и вручает ему бокал.
— Ну да. Ты всегда был жутким шпионом, Сигруд. Приятно, что хотя бы одна вещь не изменилась. Но я подозреваю, что знаю, почему ты здесь.
Сигруд берет стакан и нюхает. Он не будет сегодня пить. Он должен быть начеку.
— Да. Шара.
— Ага, — говорит она. — Ага.
Мулагеш медленно, со стоном садится в кресло рядом с ним. Он наблюдает за ее движениями, подмечая, что левое бедро движется труднее правого — наверное, артрит.
— Ах, — говорит она, видя его лицо. — Время меня не пощадило, верно? Впрочем, кого оно щадит?