Случайные и неслучайные встречи, которые и нужны-то лишь затем, чтобы продемонстрировать новый наряд. Или на чужие поглядеть ревнивым взором, убеждаясь, что не столь они и хороши… а если и хороши, то запомнить, дабы после у модистки…
Панна Белялинска подавила тяжкий вздох. Ничего, скоро уже… все вернется. И кафе. И неторопливые прогулки в летнем парке. И наряды со шляпками, чулочки-сумочки-веера… посиделки долгие… гости и приемы…
— Ах, дорогая, — она сделала первый глоток и зажмурилась от сладковатой горечи. — Если бы ты знала, до чего порой я тебе завидую… муж — это так хлопотно…
— Вот-вот, — живо подхватила панна Гуржакова, отправляя в рот сырную корзиночку целиком. И проглотила не жуя. Отвратительные манеры! — От и мы с Гражинкой так же подумали.
— Что?
— Так куда ей замуж-то? Дите горькое, в голове одни книжки. Ни дому вести не умеет, ни хозяйством заниматься. Оно-то, конечне, моя вина… разбаловала я ее… как же, единая доченька… — панна Гуржакова испустила тяжкий вздох, который насквозь фальшивым был. — Так то, уж прости, Ганнушка, но… не можем мы предложение твоего сродственника принять.
Кофе стал горек.
И накатило.
Она почувствовала волну этого гнева, всесокрушающего, тяжелого, издали. И закрыла глаза, смиряясь с тем, что произойдет. Она вдруг увидела себя со стороны, моложавую, верней уже молодящуюся женщину в платье роскошного пурпурного цвета. И отметила, что пурпур очень даже к лицу… и кружевного воротника не хватает.
Потом увидела, как эта женщина раскрывает рот и…
…панна Гуржакова глядела на подруженьку, не узнавая ее.
Слушала.
И дивилась.
Этаких-то словесей она не слыхала, хотя ж не сказать, чтоб вовсе глухою уродилась. Случалось всякого… порой и муженек, уж на что тих был, а отпускал словечко-другое, попутавши дом родной с казармою. Или вот егоные подчиненные на язык невоздержанны были. А солдаты и вовсе народ простой, к манерам изящным не приученный.
Не то, что благородные дамы…
Из благородного на панне Белялинской одно платьюшко и было.
А так прям перекосило всю.
Физия белым бела. Глаза черны, что кротовы норы. Губы красные… страсть просто. А уж словами-то сыплет… и сыплет… от, и человек застыл с подносиком, на котором пирожочки свежие с грибами возвышались ароматною горой. Роту приоткрыл, глаза выпучил, а уши ажно огнем полыхают.
Знание, стало быть, входит.
Панна Гуржакова вздохнула и поднялась. Ей-то ничего, она в жизни и не такое слыхивала, да Ганне после самой стыдно будет… особенно, ежель в эту самую «Ружу» пущать перестанут за скандальность норову. Вона, в позапрошлым годе Соложухиной от ресторации отказали, так разговоров было на весь город. Вытеревши рученьки салфеткой, панна Гуржакова сделала то, что делала всегда, когда случалось ей становится свидетельницей чьей-то истерики, — отвесила пощечину.