— Никто не знает всего…
Инфернально.
— Послушайте…
…нечего слушать.
Разве что ветер за окном. И дом хнычет детским нудным голосом. В этом голосе — тоска, и проникает она в самую душу. Впору повесится… может, дому того и надо? Пара самоубийц — именно то, чего не хватало ему для полноты черное славы своей.
— Я вот думал, что знаю жену. Детей. Себя самого. А выяснилось, что ничего-то я не знаю… и вы, пан Себастьян, не знаете. И если повезет, то не узнаете, какая бездна в вас таиться… в каждом из вас.
Он вытащил камушек на веревочке.
— Видите? Теплый… значит травит… и горячей, горячей становится…
Катарине категорически не нравилось место.
И люди.
Что панна Белялинска с ее нарядами и ужимками, с черным душным флером, который чувствовала и Катарина, хотя и не одарена была в полной мере; что дочь ее, обезумевшая от зелья, что этот вот человек, притворявшийся пьяным.
А ведь и вправду притворяется.
Взгляд вот трезв.
Насмешлив даже.
И читается в нем этакое, снисходительное… мол, зря вы сюда пришли.
— Мы знаем, — а еще она зверски устала молчать, притворяясь тенью, этаким молчаливым и бессловесным сопровождением князя, — что вы занимаетесь контрабандой.
Пан Белялинский осклабился.
— Какой ужас! — воскликнул он фальшиво. — Я раскрыт…
Смешно?
А ведь и вправду не боится. Почему? Так уверен, что доказательств у них нет? Или дело не в доказательствах, а в высоких покровителях, которые помогут? Если так, то худо…