— А ваш коллега?
— Он умер.
Князь оглядел стол и, подвинув к себе высокую креманку, произнес:
— Весьма удобно… для вашего начальника. Дело можно списать в архив. Ни суда, ни…
— Он признался. Перед смертью. Точнее все, им сказанное, можно истолковать как признание…
— А можно…
— А можно и не истолковать, — Катарина злилась. Она тут, можно сказать, душу изливает или почти душу, а он, вместо того, чтобы внимать и сочувствовать, варенье ест.
— Любопытно… но вас смущает не только это?
— Не только… убитая незадолго до смерти предлагала мне сделку. Информацию по делу взамен на кое-какие вещи…
— Контрабанду.
Какое удивительное понимание.
— Ничего особенного. Чулки там и…
— И вы отказались?
— Да.
— А теперь жалеете?
— Да.
— Не можете отделаться от мысли, что убили ее из-за вас, из-за этой информации, которой она якобы обладала, — варенье князь ел столь же аккуратно, как и сырники. И эта его манерность, костюм из светлого сукна — надо же, сыскался в универмаге такой под нестандартную князеву фигуру — невероятно раздражали.
— Да. Скажете, я не при чем?
— Скажу, что не имею ни малейшего представления, при чем вы или нет. Вполне возможно, что начальник ваш прав, и это дело не имеет никакого отношения к нашему…
— Учителю, — подсказала Катарина.