Бывает перед смертью, он слыхал.
Но нет.
Вот и пол застонал. И свет окна заслонила знакомая фигура.
— Т-ты… — получилось сказать.
— Я.
Он присел на кровать и положил руку на грудь пана Белялинского.
Полегчало. Боль отползла. И сердце застучало ровно, спокойно.
— Ты… меня все равно убьешь?
— Лежи тихо, — велел гость, руку убирая. Тотчас жар нахлынул, но был он… потише? Полегче? Да, пожалуй что… и терпимо уже.
Гость же снял перчатки и положил их на прикроватную тумбу.
Пальцы размял.
— А говорили же тебе, обратись к целителям, — с упреком произнес он. — Нет, упрямый.
— Я… обращался…
— И что?
Он сам расстегнул сорочку пана Белялинского и провел белесым ногтем по груди, будто разделяя эту грудь пополам. И холод от прикосновения проник сквозь кожу. Рот наполнился вдруг горькою слюной, которую пан Белялинский глотал, но ее лишь прибывало и прибывало, пока он не понял, что вот-вот этой слюной захлебнется.
— Плюй на пол, — велел гость.
— Зачем ты…
— Я забочусь о своих партнерах, — он воткнул пальцы в грудь, и те пронзили, что бледноватую пупырчатую кожу, что дряблые мышцы, что кости. Последние только хрустнули, и пан Белялинский ощутил, как расползлись они, будто мокрый сахар, пропуская чужую руку. — Не бойся. Будет неприятно, но результат того стоит.
Пан Белялинский закрыл было глаза: слишком уж страшно было видеть этакое — руку, торчащую из его груди.
— Твое сердце в отвратительном состоянии, — пальцы сдавили это самое сердце.