Поднимал то один, то другой. Разворачивал. Пробегался взглядом.
Хмыкал.
И ронял…
— Хочешь сказать, она сама себя?
— Подобная возможность имелась, — князь вытащил очередной мятый ком бумаги. — Было у меня одно дело об убийстве премилой дамы, в котором заподозрили ее супруга. Благо тот тихим норовом не отличался. Поколачивал благоверную… та не жаловалась, любовь же. Исцеляющая сила, да… она была знатней его. Состоятельней. И вот он за пять лет жития мало того, что все состояние спустил, так еще и любовницу завел. А супруге заявил, что она ему без денег как бы вовсе и не нужна… и соседи все это слышали. Вот и представьте, что после находят эту самую супругу…
…князь пробежался взглядом по бумажке и удовлетворенно хмыкнул.
— …в очень неживом состоянии. Со следами, протокольным языком выражаясь, насильственной смерти. А накануне ссора… и кровь на одежде супруга… и грозило ему каторга лет этак на двадцать, если не больше… но вот что-то да смущало в этой всей истории… копнули чуть и выяснили, что дамочка сама себя ножом пырнула… а кровью рубашку накануне изгваздала. Ага, вот, значит… не просто контрабанда, а… красные камни? Зелья из запретного списка… где брали-то?
Харольд побагровел.
И побелел.
Рукой махнул.
— Улики… после суда списывали.
— Понятно. Пользовались служебным положением, стало быть… — князь бумагу протянул Катарине. — Черновичок-с… чистовик, полагаю, по почте придет.
— Мне?
— Кому-нибудь да придет…
— Значит, все-таки сама… — Харольд упал в кресло. — Вот… дура.
— Не знаю, — князь опять у корзины присел. — Пырнуть-то она себя и сама могла, не без того… но вот вернуться сюда. Спрятать ножичек… нет, это как-то чересчур уж.
Катарина читала письмо.
Блеклые чернила. Буквы скачут, то слипаясь, то растягиваясь нитью. И ничего-то не осталось от обычно аккуратного почерка. И несложно представить, что письмо это писала женщина отчаявшаяся.
— Думаю, ей помогли. Навели на правильную мысль… письмо ведь написано ее рукой? Нет, подделать его несложно, но к чему возиться, когда можно и так…
— Зачем?