Ловец бабочек. Мотыльки

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я… ничего… не скажу, — он был бледен.

И немощен.

Только глаза блестели ярко, в лунном-то свете…

— Это тебе лишь кажется… скажешь, конечно, скажешь… не здесь. Нам тут до границы недалече, верно? Ты ж в королевстве-то не бывал? Нет, кто ж тебя такого отпустит… рученьки, будь любезен, за спину…

— Ты не имеешь права…

— От как раз прав у меня ныне столько, что просто диву даюсь, — Себастьян руки заломил и ремешок на запястья накинул. Затянул потуже. Подумал и еще затянул. Так оно вернее будет. Ремешок-то хороший, из турьей кожи и ведьмаком заговоренный, такой не развяжется, не перервется. — И тебя, бедолажного, я могу проводить…

— Я никуда не пойду!

— Как знаешь, — Себастьян закинул несостоявшегося убийцу на плечо. И крякнул. Ишь ты… а выглядел худым, если не сказать — истощавшим. Этак они до границы не дойдут… мелькнула поганая мыслишка прямо тут допросить, но Себастьян от нее отказался: он здраво оценивал собственные способности.

— Ты… ты все равно умрешь!

— Уже слышал…

— Он тебя…

Ворон каркнул, и теперь в голосе его явственно слышались, что разочарование, что неодобрение. Живые, в отличие от падали, были шумны, а главное, к поеданию не гожи.

Убийца ерзал, норовя сползти с плеча.

А потом, извернувшись, попытался и за ухо укусить, что было совсем уж подло. И Себастьян, выбравшись на дорогу, скинул пленника. Стянул промокшее пальто. Снял рубаху. Оторвал рукав. И, скатав валиком, сунул в рот.

— Если признаваться не собираешься, то помолчи хотя бы, — сказал он наставительно.

Огляделся.

И заприметив знакомую скотину, свистнул. Жеребец, впрочем, подойти соизволил не сразу. Он долго танцевал, поворачиваясь то одним боком, то другим… вскидывал голову.

Всхрапывал.

…а тело, через седло переброшенное, попытался и цапнуть…

…панне Ошуйской не спалось.