Здравый смысл подсказывал, что надо уходить, но… короб был так близок…
…Васька даже чеканку разглядеть мог, и еще камушки красные… или синие — при свечах не разберешь… и если схватить да…
Быстро…
Он решился.
Первый шаг. Замереть. Прислушаться. Нет, тишина… если кто и был в комнате этой, то вышел по собственной надобности… оно и правильно, оно и к лучшему… второй… третий… и вот уже Васька у стола. Он схватил короб и прикусил губу, чтоб не выругаться — тяжеленный, падлюка! Показалось даже, что короб этот к столу прикручен намертво, ан нет, поддался… его б в мешок, да некогда…
И тут за спиной раздался тихий-тихий вздох.
Васька обернулся.
И едва не выронил короб… он слыхал, что в таких от старых особняках всякое водится, да только не верил в брехню… да и подумаешь, призрак… но нынешний…
Она стояла в дверях.
В полупрозрачном одеянии, простоволосая, страшная… белый овал лица, черные провалы глаз и губы красные, будто крови насосалась… Васька сглотнул.
Бежать!
Только вот ноги застыли. А тварь протянула к Ваське когтистые руки, раскрыла рот и издала звук, высокий и тонкий, оглушающий, лишающий разума…
…услышав крик, Себастьян все ж решился и, обернувшись крылом, высадил стеклянную дверь. Брызнули осколки, запутавшись в тонком пологе штор. Да и сам он, признаться, споткнулся и повис в них, таких обманчиво легких, шелковых.
Вот же не хватало беды!
Себастьян дернулся было, но проклятые шторы скользили и норовили спеленать покрепче, будто именно в нем узрели злоумышленника. И, потерявши терпение — в последнее время с терпением у него вовсе было тяжко, Себастьян распахнул крылья.
Затрещала горестно ткань.
Визг смолк.
Что-то упало, покатилось…
…Себастьян сдернул с головы шелковый обрывок.
Васька понял, что жизнь его бестолковая — ах, мама-маменька, мало вы колотили, мало таскали за космы, мало стучали да полбу скалкою, едино боль головную вызывая — подошла к концу, когда тварь, вытянувши руки с тонкими длинными когтями, шагнула к нему навстречу.