Путь Самки

22
18
20
22
24
26
28
30

На этом темы для разговора иссякли, я распрощался с Милой и прошелся по коридорам института. Отделы были или заперты, или использовались для семинаров и симпозиумов. А в большом конференц-зале звучали шаманские бубны и доносилось что-то вроде горлового пения. Там явно проходил семинар с участием традиционных шаманов из Тувы и Бурятии. Было уже около четырех. Поэтому я решил, что в институте уже убил довольно времени, вышел на улицу, нашел первую попавшуюся забегаловку типа «фастфуд» и перекусил большим гамбургером с кока-колой, после чего направил стопы свои в сторону метро: к Андрею надо было ехать аж на «Юго-Западную».

Я сел в метро и проехал до конца длинную ветку, идущую через «Воробьевы горы» мимо «Университета». От «Юго-Западной» предстояло проехать несколько остановок на автобусе; в Москве это для меня всегда некоторая проблема: кондукторов в автобусах практически не бывает, а где купить талончики, давно уже исчезнувшие в Питере как класс, неизвестно. Вот и на этот раз я проехал три остановки зайцем. Напротив остановки, как и было описано, стоял большой универсам, за которым и располагался дом Андрея. Я нашел подъезд, набрал код, сим-сим открыл дверь, и я проследовал мимо консьержки (в Питере – скорее экзотика, чем норма, а жаль) клифту, который вознес меня на десятый этаж. Оказавшись перед запертым входом в коридор, я нажал на кнопку звонка у числа 108. Прошло минуты три (я уже собирался звонить во второй раз), прежде чем в коридоре раздались шаги. Замок щелкнул, дверь открылась. На пороге стоял Андрей, но, о боже, кто б его узнал! Или мои глаза виноваты… Теперь мне и в голову не пришло бы счесть его молодым, по крайней мере подумать, что он моложе меня: Андрей выглядел именно на свои сорок пять лет – ни старше, ни моложе. На нем были обычные синие джинсы и ничем не примечательная футболка. Однако глаза… Я понял, что, если я буду вглядываться в его глаза, он снова покажется мне молодым и необычным. Кто-то сказал, что фраза «глаза – зеркало души» есть не что иное, как распространенное заблуждение. Скорее всего, это так, но не в данном случае: именно глаза Андрея были источником его харизмы, его необычного, я сказал бы даже волшебного обаяния. «А очи синие бездонные цветут на дальнем берегу…» И все это без какого-либо оттенка сексуальности, даже без тени, без привкуса оной. Я не знаю, счастье или горе – обладание такими глазами. Впрочем, судя по жизни Андрея, его глаза ему не мешали, но и не помогали. Или он не пользовался своим обаянием в корыстных либо, по крайней мере, личных целях? Не знаю. Пока я бы решил, что скорее нет, чем да.

Разумеется, все это промелькнуло у меня в голове мгновенно, скорее как некое чувство, нежели как выраженное в словах и четко оформленное суждение. Андрей протянул мне руку и провел в квартиру.

Квартира была самой обычной – ничего особенного ни в смысле роскоши, ни в смысле бедности, ни в смысле экстравагантности, ни в смысле ординарности. Одним словом, квартира как квартира. Хорошая двухкомнатная квартира в приличном столичном доме. Только три портрета (два офорта, видимо копии, и одна фотография) на стене были достаточно необычными: один представлял собой изображение мужчины средних лет в восточном одеянии, с чалмой на голове, окладистой бородой и грустными, слегка меланхолическими глазами; второй – восточного же молодого человека с головой, покрытой покрывалом (таллит?), с тонкими усиками над верхней губой и большими выразительными глазами; на третьем (это была фотография) – опять-таки восточный человек (скорее всего, индиец), сидящий в позе лотоса. Увидев, что я смотрю на портреты, Андрей улыбнулся (его улыбка отнюдь не слащава, хотя исключительно приятна) и сказал, что это Саббатай Цеви, его пророк Натан из Газы и индийский йогин и исследователь феномена кундалини Гопи Кришна.

– По ним сразу видно, что меня интересует и чему я посвятил жизнь, – добавил Андрей.

Он спросил меня, долго ли я собираюсь пробыть в Москве и где я остановился. Я ответил, что нигде не остановился и что, скорее всего, прямо от него поеду на вокзал и ночным поездом вернусь домой. Тогда Андрей предложил мне переночевать у него, а домой вернуться завтра дневной «Авророй». Мне хотелось пообщаться с ним подольше, и поэтому я согласился – тем более что он сам это предложил, – спросив, действительно ли я не помешаю ему и не создам каких-либо неудобств.

– Нет, какие неудобства… Мама умерла два года тому назад, Полина, ее племянница, сейчас с семьей на даче, в эти выходные я к ним все равно уже не поехал. Дел у меня особых нет. Статью вот надо дописать, но это я попозднее сделаю, посижу немного за компьютером, надеюсь, вы меня простите.

Потом он ушел на кухню заварить чай, а я достал из сумки коробку привезенных из Питера конфет и бутылку итальянского сухого вина. Разумеется, не лишил я себя удовольствия посмотреть и книги личной библиотеки Андрея, стоявшие на полках и стеллажах. Довольно внушительная библиотека, но ничего экстраординарного. В основном специальная литература, много книг на английском. Из беллетристики преобладали собрания сочинений русских и западных авторов XIX века, сподобившихся нимба «классиков». Сия коллекция была, очевидно, собрана покойной Кларой

Яковлевной, благодаря стояниям в бесконечных очередях с записями номерков синим химическим карандашом на ладонях. Типично для интеллигентных семей шестидесятых.

Андрей вернулся с чайником и сразу же отреагировал на конфеты и бутылку. За конфеты он поблагодарил меня («есть грех, люблю сладкое»), а от вина вежливо отказался («пью только по особым случаям, вы уж меня извините великодушно»). Я, конечно, извинил.

Мы попили чаю с конфетами, попутно разговаривая об институтских делах. Когда я упомянул ему про произведшее на меня впечатление количество их коммерческих проектов, он брезгливо скривился и махнул рукой: «Сделали из храма науки вертеп разбойничий и радуются».

После чая Андрей некоторое время развлекал меня разговорами на разные интеллигентские темы под музыку Высоцкого. Последнее меня несколько удивило. Оказалось, что Андрей очень любит Высоцкого и еще в восьмидесятые годы собрал записи практически всех его песен.

– Держу пари, что эту вы никогда не слышали, – сказал Андрей, перематывая кассету до определенного места. – Слушайте!

Эту песню я действительно никогда не слышал. «Душ не губил сей славный муж…», «его Иуда обыграл и в тридцать три и в сто одно, он видел смерть, он видел дно!» – все эти и им подобные слова казались необычными для Высоцкого. Кеносис мессии… Бог, принявший «зрак рабий»…

– Что это за песня? – спросил я Андрея.

– А, так, значит, и вправду не узнали? Не слышали раньше, да? Хм… Эта песня должна была исполняться в фильме «Бегство мистера МакКинли», ее должны были петь какие-то хиппи, на которых случайно натыкался Мак-Кинли. Но в конце концов цензура песню забраковала, и она превратилась в раритет. Имейте в виду, что такое есть.

Наконец я почувствовал необходимость рассказать Андрею про наши институтские события и про мои подозрения относительно Ильи. Я рассказывал подробно, в течение получаса, если не дольше. Андрей слушал чрезвычайно внимательно, что не мешало ему машинально поглаживать огромного рыжего с белым кота («Знакомьтесь, это господин Отто»), который появился неведомо откуда и улегся Андрею на колени, издавая такое громкое мурлыкание, что можно было подумать, будто работает небольшой моторчик.

Тут Андрей вышел из ступора, в который его как бы погрузил мой рассказ.

– Значит, Илья… Вот бы не подумал… Я ведь его знаю, и про вас у него расспрашивал, он и адрес ваш мне дал. А ведь да, я встретил его в институте в тот день: я как раз поднимался по лестнице наверх, на встречу с вами, а он бежал сломя голову мне навстречу. Даже не узнал, хотя я с ним и поздоровался. Но я про это совсем было забыл: ваш обморок совершенно затмил в моей памяти все, что было перед этим. И зачем это ему? В мессии пробивается? С головой не в порядке? И что вы теперь делать собираетесь?

– Встречусь с ним в понедельник-вторник, поговорю. Осмотрю его кабинет, наверняка он хранит препарат там.