На берегах Гудзона. Голубой луч. Э.М.С.

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ты красишься?

Она смутилась, как всякая женщина, которой задали бы такой вопрос, но все же ответила:

— Да.

Гарвей подумал: что еще особенно бросается в глаза в женщине? Костюм, цвет лица, фигура — последняя, разумеется, всегда одна и та же, — прическа? Он взглянул на гладко причесанные волосы Грэйс и спросил:

— Как ты причесываешься?

— Я завиваюсь, так как не переношу гладкой прически, а лоб закрываю локонами.

Он выглянул на высокий, открытый лоб Грэйс, затем осторожно собрал ее волосы и прикрыл ими лоб. Да, это сильно изменяет, а если еще прибавить к этому розовые щеки, светлое платье… тогда очень возможно, что в Грэйс не узнали Мюриэль Брайс.

Он тяжело опустился в кресло, неподвижно глядя перед собой. В его воспаленном мозгу мысли бешено мчались одна другой быстрее. Ему, наконец, удалось разрешить загадку, и только одного он еще не знает: кто тот, кто приказал убить Джона Роулея.

В одном нет сомнения: Грейс убила своего жениха, но она это сделала бессознательно, в состоянии раздвоения личности.

Все, что он только что узнал, указывает на раздвоение личности: внешняя причина — автомобильная катастрофа; причиненное ей потрясение вызвало в первый раз это состояние, которое с тех пор повторялось несколько раз, через определенные промежутки времени, вызываемое каждый раз каким-либо душевным потрясением. И в ночь после свадьбы пробудилась не Грэйс, не жена его, Гарвея, а Мюриэль Брайс, которая его не знала, была испугана присутствием чужого мужчины и убежала из чуждой для нее обстановки.

Теперь для него все ясно: тихая и кроткая женщина, которую он любит, в состоянии раздвоения личности превращается в дикую фанатичку, руководимую отъявленными преступниками, которые делают из нее свое послушное орудие.

Теперь он понял и ее слова, сказанные о Джоне Роулее, когда она объяснила свое поведение в ту знаменательную ночь: «Он (Роулей) казался мне чудовищем, врагом., мне казалось, будто я ненавижу его, боюсь его…»

Возможно, что в ту минуту подсознательное взяло верх над сознательным, вызвав такие странные чувства еще в бодрствующем состоянии.

Гарвей посмотрел на спящую, и тут только на него обрушилось всей тяжестью ужасное сознание того, что все это означает для него. Его жена — убийца Джона Роулея, его лучшего друга! Правда, преступление совершила не она, не та Грэйс, которую он знает и любит, а другая, таинственная часть ее Я, именуемая Мюриэль Брайс. По кто может поручиться, что это второе Я не будет опять вызвано к жизни и, быть может, целиком вытеснит, в конце концов, первое Я — его Грэйс?

Он вспомнил случай с девицей Бошан, которая совмещала в себе одновременно четыре различных Я, вспомнил тяжелую борьбу, которую пришлось выдержать известному невропатологу д-ру Мортону Прэнс, прежде чем ему удалось, наконец, выявить в ней и утвердить ее подлинное Я.

Когда он, посмотрев на Грэйс, увидел в ней Мюриэль Брайс, убийцу, он отшатнулся с ужасом. Ее близость приводила его в содрогание, и он готов был бежать от нее как можно дальше, чтобы больше ее не видеть. Одно мгновение он действительно думал уйти от всего этого ужаса, так безжалостно обрушившегося на него. Как сможет он переносить такую жизнь, отягченную еще страшной тайной Грэйс? У него не хватит сил для этого.

Он открыл запертый ящик письменного стола и достал оттуда браунинг. Как легко и просто, однако, найти выход, навеки обо всем позабыть…

Но тут его взгляд опять упал на спящую женщину, и он устыдился своего малодушия. Как, он готов покинуть это несчастное, беспомощное создание? Выдать ее с головой ее ужасному недугу? Ее, которую он любил, которую он, несмотря ни на что, все еще любит!

Он бросил револьвер обратно в ящик. При этом он заметил отломанную голову индийского божества, которую он хранил в запертом ящике. Он вынул ее, подошел к Грэйс, вытянул золотую цепь, висевшую у нее на шее, и стал осматривать талисман, который она постоянно носила под платьем. Да, отломанная голова принадлежит ему.

Гарвей положил талисман на стол и попробовал собрать свои мысли. Напрасно: перед его глазами в бешеной пляске вертелись огненные круги, в ушах стоял дикий, страшный звон. Как невыносимо жутко это безмолвие! Только ветер за стеной завывает и стонет, как бы желая облегчить его горе, помочь ему оплакивать несчастную судьбу.