У меня нет элегантного решения для этой проблемы. Если американцы потеряли желание сражаться и умирать за родину, этого призывом в армию не исправишь. Если такое эмоциональное состояние не изменится (а как его изменить, я не знаю), мы обречены на поражение, несмотря ни на какие разработки в области оружия. Это может произойти разом, или мы будем скатываться постепенно в течение долгих лет – десяти, двадцати, тридцати. Но результат тут один. Если каким-то образом не восстановится прежний дух нашей страны, это будет означать последнюю стадию упадка, конец нашей истории.
Иностранные хозяева, возможно, милостиво разрешат нам сохранить флаг и даже географическое название, но «свободных оплот и храбрых страна» погибнет.
Зимой 1923–1924 года я заплатил уличному торговцу пять центов за немецкую купюру номиналом пять миллиардов марок – и переплатил: 5 000 000 000 немецких марок стоили чуть больше цента. А немного позже уже не стоили ничего.
В 1955 году у подножия Акрополя я купил небольшую мраморную статуэтку – копию Венеры Милосской – за десять тысяч драхм. И меня не надули – эта сумма равнялась трем с половиной долларам США.
Британский фунт, турецкая лира, итальянская лира, мексиканское песо и еще несколько названий денежных единиц – все они означают один фунт серебра. Поищите в газете слова «обмен валюты» и «биржевые товары»; достаньте карманный калькулятор и посмотрите, насколько все подверглось инфляции.
Когда мне было лет пять, мы с братьями использовали для игр толстенные пачки стодолларовых купюр. Доллары Конфедерации…
Два века спустя в Америке все еще бытует выражение «не стоит и континентального доллара»[117] в значении «не стоит ломаного гроша». Ущерб, нанесенный инфляцией, помнят долго.
До изобретения бумажных «денег» инфляция происходила из-за того, что в серебро и/или золото добавляли неблагородный металл, при этом название монеты не менялось. Таким образом в течение первых трех веков нашей эры полностью обесценился римский денарий. Но инфляция началась не с Октавиана Августа. На заре Римской республики еще до Пунических войн единицей расчета служила либра (римский фунт, равный 273 граммам, или около 60 % нашего эталонного фунта в 454 грамма). Такую большую единицу сложно использовать в каждодневной торговле, и ее разделили на 12 унций.
Один римский фунт серебра назывался асс. Одна двенадцатая часть асса, отчеканенная в виде монеты, являлась ходовой валютой. А потом начались война и инфляция…
Постепенно тот изначальный асс, равнявшийся когда-то одному фунту серебра, так обесценился, что стоил уже приблизительно как мелкая монета. Специальным указом Август вернул в обращение серебряный и золотой стандарт и создал денарий – 3,87 грамма чистого серебра. Двадцать пять денариев приравнивались к одному ауреусу (7,74 грамма золота), то есть курс составлял двенадцать с половиной к одному. («Неограниченный выпуск серебряных монет по курсу шестнадцать к одному!» Великий простолюдин и император Август имели сходные представления о твердой валюте[118].)
Один августовский денарий по сегодняшней лондонской котировке соответствовал бы приблизительно трем десятым грамма золота или 3,83 доллара (385 долларов за тройскую унцию). Это ничего не говорит нам о его покупательной способности – просто свидетельствует, что августовский денарий был серебряной монетой без примесей весом и размером почти с тот серебряный четвертак без примесей, которым мы пользовались до того, как правительство навязало нам нынешние «слойки». Сколько в Риме около 1 года нашей эры на эту монету можно было купить оливкового масла или сколько раз расплатиться за обед – можно приблизительно определить по сохранившимся записям. Но за все золото Рима вы не купили бы ни таблетки аспирина, ни коробка спичек. Так что сравнивать тут нечего. К тому же в ходу были только металлические деньги – ни бумажных купюр, ни банковских чеков, ни безналичных переводов, – но я не могу подробно объяснять, как это все влияет на покупательную способность, потому что тогда придется написать книгу по фискальной теории вдвое толще этой (я бы с удовольствием это сделал, но такую книгу никто не купит).
Август стабилизировал римские деньги, определив их в двух видах товарно-сырьевого ресурса, каждый из которых был сам по себе ценен и практически неуничтожим и стабильно имелся в наличии; кроме того, он определил официальный курс между этими двумя денежными единицами – попытка перехитрить закон Грешема[119], тогда о нем еще не имели представления, но Август словно нутром чуял. (Я не про Билла Грешама, а про другого Грешема – Томаса.) Но и у биметаллизма имеются свои недостатки; в свободной экономике курс обычно начинает расходиться с официальным, и тогда вступает закон Грешема. Впрочем, с монетами все происходит очень медленно: не сравнить с той катастрофической инфляцией, которую вызывает печатание необеспеченных бумажек или уменьшение содержания благородных металлов в деньгах.
Цезарь Август умер в 14 году нашей эры.
Не успело его тело остыть, как принялись за работу стервятники. Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон – даже Клавдий не сделал ничего, чтобы остановить разграбление. В 80 году нашей эры Тит попытался по примеру Августа вернуться к честным деньгам, но в сентябре следующего года он умер, а его преемник оказался форменной катастрофой даже по меркам цезарей.
«Не надейтесь на князей»[120]. В следующие двести лет деньги продолжали обесцениваться при каждом цезаре. Диоклетиану (годы правления: 294–305 нашей эры) достался в наследство полностью обесцененный денарий. Он вернул в Рим биметаллизм на уровне чуть ниже августовского, но при этом нещадно расплодил бюрократию, ввел непомерные налоги, чтобы оплатить свои «реформы», и установил официальные цены – и получилось то, что обычно и получается.
После его ухода (не убийства!) обесценивание денег возобновилось, при этом налоги остались высокими, и Рим покатился под откос. Упадок Рима и упадок денария происходили параллельно.
У меня есть соблазн вспомнить тут катастрофическую гиперинфляцию во Франции в эпоху Великой революции (а также последующие три) и инфляцию в еще нескольких странах в другие исторические периоды. Но все они однообразны и отличаются от обесценивания металлических денег в основном тем, что из-за изобретения бумажных денег упадок национальной валюты успевает полностью выйти из-под контроля еще до того, как люди это замечают. В начале двадцатых годов в Германии покупатели ходили в бакалейные лавки с тачками – не для того, чтобы увозить домой покупки, но чтобы отвозить деньги бакалейщику. Однако на ранних стадиях катастрофическая инфляция кажется «расцветом». Зарплаты и доходы растут, становится проще расплатиться по старым долгам, процветает коммерция.
И только позже люди замечают, что цены и налоги растут быстрее, чем зарплаты и доходы, что все труднее сводить концы с концами.
Есть такое стойкое убеждение, подкрепленное эмоциями, что «доллар – это доллар». (Гитлер говорил: «Марка – это марка!») Но можно пересмотреть его с позиции цены на хлеб или с количества минут, за которые можно этот доллар заработать. Да еще не забудьте налоги! Как минимум каждые первые три месяца в году вы работаете исключительно на оплату налогов, и уже потом зарабатываете первый доллар для себя. А если нет, то, значит, вы так или иначе сидите на пособии. Возможно, вам кажется, что вы платите не так много: удерживаемые из зарплаты и скрытые налоги взымаются под наркозом. Попробуйте разделить федеральный бюджет на количество работающих (причем не на государственной службе), а потом прикиньте, где тут окажетесь вы сами. Не забудьте проделать то же самое на уровне штата, округа, города. Все люди делятся на тех, кто производит, тех, кто забирает, и тех, кто жульничает, четвертого не дано, и сегодня количество забирающих и жульничающих (а также их избирательных голосов) превышает количество производящих.
В наши дни на выплату национального долга каждый год уходит больше долларов, чем составлял полный бюджет последнего и самого дорогого года Корейской войны. Не стану приводить здесь сумму нашего государственного долга. Если вы давно не слышали эту цифру, вы просто не поверите. Если не знаете, позвоните своему конгрессмену и поинтересуйтесь. У него должно быть местное представительство где-нибудь в ваших краях. Если телефонная информационная служба не сможет (или не захочет) дать его номер, то его точно знают в новостной редакции абсолютно любой газеты.
ebooksa