– Можешь считать это галлюцинацией. Но я думаю, что видел. Могу подтвердить под присягой.
Спейд сел на алтарь, отодвинулся подальше от кровавого пятна и после долгого молчания сурово произнес:
– Эдди, мальчик мой…
– Да?
– Ты не только дал алиби Джеку Джею, ты, черт тебя дери, сделал почти невозможным, чтобы это смог сделать кто-то другой.
– Я знаю. Могло это быть самоубийством?
– Могло. Все могло быть. С точки зрения техники – но не психологии. Стала бы она ставить часы, если бы решила покончить с собой? И еще одна деталь: посмотри-ка на эту кровь. Попробуй ее на вкус.
– Что?
– Да не прыгай. Хотя бы понюхай ее.
Я понюхал – очень осторожно. Потом понюхал еще раз. Два запаха – помидоры и кровь. Кровь и томатный кетчуп. Мне показалось, что я обнаружил разницу и по виду пятен.
– Ты понимаешь, сынок? Если у нее из дырки на груди хлещет кровь, зачем тогда кетчуп? Не будь песочных часов и кетчупа, я бы первым кричал об идеальном самоубийстве в стиле театральных истеричек. Но теперь так не скажешь. Это убийство, Эдди.
В проеме двери показался Фейнштейн:
– Лейтенант…
– Что у тебя?
– Этот музыкантишка… у них с Эстель действительно было назначено свидание.
– Ага!
– Но он чист. Его банда была в полночь за работой, и они как раз исполняли номер, где он тянул сольную партию.
– Черт! Пошел отсюда.
– Это еще не все. Я позвонил помощнику судмедэксперта, как вы велели. Мотив убийства, о котором вы говорили, не годится: она не только не ждала ребенка, ее вообще еще никто не поимел. Virgo intacta[47], – добавил он на довольно сносной латыни.
– Фейнштейн, сегодня ты щеголяешь учеными словечками, а завтра потребуешь себе звание сержанта? – невинным тоном спросил Спейд. – Вали отсюда.