– Ты говоришь, что ее убил Джек, но признаешь, что не знаешь, как он это мог сделать. Тогда почему ты его подозреваешь?
– Из-за музыки.
– Что-что?
– Из-за музыки, которую он приготовил для выступления. Помнишь «Грустный вальс»? Это музыка Эстель, то есть для ее сцены. Моя сцена, обычно идущая в полночь, сопровождалась «Болеро». Он поставил музыку для нее и, значит, знал, что на балконе Эстель.
– Поэтому, когда он заявил, что она не предупредила его о перемене программы, ты заметила ложь. Но по такой улике человека не осудишь – он может сказать, что поставил пластинку по ошибке.
– Может, да не скажет. Пластинки хранятся строго по номерам, каждая предназначена для своей сцены, и такой порядок соблюдается не первую ночь. Никто, кроме Джека, их не трогает. Он уволил бы любого, кто коснулся бы его пульта. Но знаешь… я заподозрила его еще до того, как подумала о музыке. Только как он ее убил – ума не приложу.
– Я тоже. Давай продолжай.
– Он ненавидел ее.
– Почему?
– Она крутила им как хотела.
– Как хотела? Допустим, крутила. Со многими такое бывает. Она над всеми издевалась: дразнила тебя, дразнила меня. Ну и что?
– Это не одно и то же, – настаивала Хейзел. – Джек боялся темноты.
Да, история оказалась печальной. Парень боялся темноты – по-настоящему, как боятся некоторые дети. По словам Хейзел, он ночью не мог без фонарика даже до стоянки дойти, чтобы сесть в машину. Но не в этом выражалась слабость Джека, и не этого он стыдился: многие люди пользуются фонариками – просто чтобы знать, на что они наступают. Беда в том, что Джек влюбился в Эстель и, видимо, добился немалых успехов – фактически он уложил ее в постель. Да только ничего у него не вышло, потому что девчонке вздумалось выключить свет. Эстель, рассказывая об этом Хейзел, злорадно подчеркивала, что вовремя успела узнать о его «трусости».
– После этого она постоянно издевалась над ним, – говорила Хейзел. – Со стороны ничего не было заметно, если не знаешь. Но он-то знал! Он боялся ее, боялся уволить ее из-за страха, что она расскажет кому-нибудь. Он ненавидел ее – и в то же время сгорал от любви и ревновал. Однажды, когда я была в костюмерной…
Хейзел продолжала свой рассказ. Джек вошел в комнату, когда девчонки то ли одевались, то ли раздевались, а заодно препирались по поводу одного из посетителей. Эстель велела Джеку убираться. Он ни в какую. И тогда она выключила свет.
– Он удирал как заяц, спотыкаясь о собственные ноги. – Хейзел тяжело вздохнула. – Ну как тебе история, Эдди? Хороший мотив для убийства?
– Хороший, – согласился я. – Ты почти убедила меня, что это сделал он. Только он не мог… я же его видел.
– Не мог… В том-то вся и проблема.
Я отправил ее в постель и попросил постараться заснуть. Мне хотелось спокойно посидеть, пока все куски мозаики не сложатся в картину. Когда Хейзел сняла наброшенный халат, я был вознагражден очередным лицезрением ее фигуры. Но я позволил себе только один поцелуй с пожеланием доброй ночи. Не думаю, что она спала, – во всяком случае, не храпела.
Я сел и начал ворочать мозгами. На сцене не было темно, когда балкон
ebooksa