Прохор и Антонина ушли, оставили нас одних. И это хорошо, мне не хотелось сейчас никого — только шефа. Ох, как он меня защищал всегда. И предал тоже, оказывается. Или не предал? Мысли путались, я никак не могла решить.
Но вот плохим знаком было то, что он позволяет себя обнимать и тискать — неужели со мной правда все было так плохо?
— Анечка, милая моя, родная, — шептал шеф мне сквозь мурчание. — Все будет хорошо, девочка моя! Слышишь? Тебе сейчас так не кажется, но все будет хорошо. Ты прости меня. Я должен был сразу вспомнить, что это одна из вспомогательных лабораторий Резникова! А я, дубина стоеросовая, адрес запамятовал… И сказать тебе давно нужно было про брошку, чтобы ты никуда без нее не выходила, да я все не решался… Да и о том, что люди-генмоды существуют, знает всего несколько человек! Я думал — может быть, ты и не узнаешь никогда… Зачем тебе знать? Дурак был, конечно, понимал, что может всплыть в самый неудобный момент, но ты бы видела, как тебя мучили в той лаборатории! Я не хотел, чтобы ты вспоминала, ты прости меня…
— Кончайте просить прощения, — пробормотала я сквозь всхлипы. — Все живы. Вы живы. Я… я справлюсь как-нибудь. Я же сильная.
— Конечно, сильная, — шеф лизнул меня в лоб. — Самая сильная.
Глава 18. Горе Галины Георгиевны — 1
Перепалка Василия Васильевича и Прохора отчетливо доносилась до меня из-за стены. Прохор нападал, Василий Васильевич защищался — как всегда.
В иное время мое любопытство было бы затронуто, но не сейчас. Сейчас, пожалуй, я даже на четверых всадников Апокалипсиса посмотрела бы без особого интереса.
Но шеф все время говорил мне, что от этого состояния нет иного спасения, кроме как заставлять себя интересоваться чем-то, пробуждать душевные силы. Так что я поднялась с постели.
Просто сказать — поднялась. На деле это потребовало от меня солидных усилий. Сперва опустить одну ногу, потом другую, потом опереться о столбик кровати… Рука до сих пор болела, а на ногу неприятно было ступать, хотя врач утверждал, что все уже зажило.
Подойдя к двери, я разобрала, что голоса звучали из спальни шефа — она наискосок от моей, по другую сторону коридора. А прямо напротив моей комнаты будет комната котенка, ранее гостевая. Все равно гостей у нас никогда не бывает.
— Воля ваша, Василий Васильевич, но котенку в таком возрасте давать полную свободу — значит, попрощаться с вазами, занавесками и прочим имуществом! Сохранность которого, смею заметить, вы возложили не только на Антонину Кузьминичну, но и на меня!
— Он не котенок, Прохор! Он — мыслящее существо!
— В этом возрасте он прежде всего прыгающее и бегающее существо! — после короткой паузы Прохор добавил: — С неразвитым глазомером.
— Не позволю запереть ребенка в клетку!
— В таком случае извольте запереть в клетку свои журналы и любимые чайные блюдца!
Даже в своем состоянии я не могла не улыбнуться. Театральные интонации Прохора звучали, как всегда, неподражаемо. А Василий Васильевич, как легко можно было догадаться по его репликам, слегка спятил в ожидании выстраданного отпрыска, и не собирался сдавать позиции под напором здравомыслия своего слуги.
Мне случалось слышать или читать о счастливых молодых родителях, которые центнерами скупают игрушки и пеленки, готовясь к торжественному событию. Помешательство Мурчалова зашло еще дальше: он подготовил для котенка отдельную комнату, набив ее книгами и даже поставив туда глобус и телескоп — будто специально, чтобы все это погибло, сброшенное на пол в безумных прыжках.
— Материальные соображения меня не волнуют! — я даже вздрогнула: это шефа-то! — Мой ребенок должен быть гармонично развитой личностью!
— Даже если бы в программу гимназических испытаний включили качание на шторах, готовить его к ним еще рано!
ebooksa