Пленники подземного тайника

22
18
20
22
24
26
28
30

— Семнадцать букв! — Махмут от радости потирал руки. — Остальные уж можно узнать при чтении.

— Восемнадцать! — поправил его Шариф. — Если у «ш» убрать все три точки, будет «с».

Ребята выбрали лист с более четкой записью и попробовали читать.

— «Б-у»… А это что такое, как носок беговых коньков? Оставим пока… «а-т-н»… Это тоже оставим. «И-а-з-у»… И опять носок конька, но уже под ним есть еще черточка с точкой. Ничего не понятно.

Махмут переписал прочтенные буквы, но уже не по-арабски, и вместо незнакомых букв поставил точки. Получилось:

«БУ. АТН. ИАЗУ…»

— «X» же это! — Шариф указал на знак, похожий на носок конька. — Не можешь узнать букву, которую имеешь в своем имени.

— Так она же у меня вот какая, как прямоугольный треугольник, а это, как сам говоришь, носок конька.

— Значит у вас разные почерки.

— Бухатн…иазух…

— Последняя буква не «х», ведь «х» не имеет черточки с точкой. Подожди-ка, получилось очень длинно, наверно, это не одно слово. — Шариф смотрел то на бумагу, то на буквы, переписанные Махмутом. — «И» перед «а», по-видимому, надо читать как «й». Обе буквы вместе будут «я». «Бухатн. язу…» Ага! Не «х», а — «ч»! «Бу хатны язучи»! Написано на татарском языке. «Пишущий это письмо…» Так обычно в старину начинали письмо, когда обращались к незнакомым или малознакомым людям.

Но тут ребята услышали чьи-то крики. Наверно, Пугало ругает их за опоздание. Шариф поспешно спрятал бумаги в карман.

Позевывая и делая вид, будто только что проснулись, они вышли в огород.

Пять-шесть человек шумели у дверей столовой. Первым бросился в глаза Пугало. Он махал руками и кричал. Остальные окружили его и что-то требовали.

Пугало так и не сменил грязного халата и не умывался, лицо и руки его были в копоти. Глубоко сидящие глаза старика выпучились, зрачки потускнели. На губах слюна.

— Он сошел с ума, — шепнул Шариф.

— Они хотят меня задержать и ограбить, — визжал Шульц. — Ограбить хотят!

— Пауль! Пауль! — Василий Федорович обнял его. — Кто же они? Кто хочет обидеть тебя?

— Я их искал давно. Кто посмеет забрать их у меня?

Лицо Шульца было не только неприятным, но и ужасным. Он вдруг заплакал: