- Ну, товарищи! – снова поднял свой стакан Мироныч.
- Будем! – дружно возразили Семёныч с Варфаламеевым и приняли на грудь. Семёныч похрустел огурцом, посопел, а затем таинственно сообщил:
- Мироныч тут правильно говорил про Париж с этим, как его…
- Дакаром, - подсказал Мироныч.
- С ним. Но никто не знает, что на «ниве», которая победила, ехал я!
- Правда?! – так искренне изумился Мироныч, словно впервые узнал, что Петровна – жена Семёныча.
- Правда!
Жорка схватился за живот, Сакуров отвернулся, а Варфаламеев раз пять попеременного мигнул обоими глазами.
Глава 17
Природа подарила сельским жителям ещё одну возможность реализовать свои планы по скорейшему обогащению в виде сухой погоды, под эгидой каковой можно было без напряга выдернуть созревший урожай на поверхность земли, просушить его и, частью ссыпать в погреба, частью реализовать на рынке.
Все деревенские не преминули данной возможностью воспользоваться. На скорейшее обогащение, правда, никто не рассчитывал, но кормовой безопасностью обеспечились почти все.
Жорка Прахов и Константин Матвеевич Сакуров, в отличие от односельчан, планировали немного иначе. То есть, от представившейся возможности обогатиться они увиливать не собирались. И пусть это была смешная возможность и в принципе не такая, какая представилась в своё время Абрамовичу или Вяхиреву, тем не менее, ни Жорка, ни Константин Матвеевич упускать её не хотели.
Короче говоря, свою картошку Жорка Прахов выкопал за четыре дня. Её у него оказалось четыре с лишним тонны. Сакуров, имея две руки против одной Жоркиной, ковырялся пять дней и вырыл только две с половинной тонны.
- Блин, нехилая работёнка, - кряхтел Константин Матвеевич, ёжась под задубелой коркой рабочей одежды и дымя полюбившимся самосадом.
- Это тебе не мандарины собирать, - ухмыльнулся Жорка, смоля дорогой сигаретой. Приятели, оставив позади картофелеуборочные работы, сидели на крыльце Сакурова, осенённого кронами ракит и одного дуба. Листва на деревьях украсилась дополнительной расцветкой наступающей осени, лёгкий ветерок шуршал ею и ворошил редкие павшие «первенцы» на пожухлой траве вдоль просёлка и между его убитыми колеями. В прозрачном воздухе слышались скупые птичьи голоса, и призрачно отсвечивала паутина. Жоркина жена уехала на свой оборонный завод, где ожидалась свежая партия американцев, повадившихся шастать в бывший Советский Союз за бывшими советскими секретами бывшей советской оборонки. Учительница тоже собиралась отвалить, но на днях, поскольку начало учебных занятий демократы не отменяли, и начало учебного года планировалось на первое сентября. И, пока не поджимало, учительница торчала в деревне, ожидая крутого зятя, когда тот соизволит подъехать и вывезти тёщу. А пока, синенькая и сухонькая, то есть, тощая, мелкая и крашеная из седой бабки в голубую Мальвину, учительша ползла в сторону общественного колодца мимо перекуривающих Жорки и Сакурова.
- Здравствуйте, Валентина Алексеевна! – почти синхронно поздоровались Жорка и Сакуров. Жорка приветствовал старую грымзу иронично, Сакуров – почтительно.
- Здравствуйте, - ответила учительница таким страдальческим голосом, словно не за водой шла, а за напившимся в жопу мужем, классическим борцом тяжёлого веса, который застрял в кулуарах партии Черномырдина «Наш дом Россия».
«Надо помочь», - подумал добрый Сакуров.
- Сиди, - сказал Жорка.
- Слушай, чего ты такой непримиримый? – удивился Сакуров.