Но улыбка слишком светлое существо, чтобы бродить по тёмной улице. И он спрятал её…
Дождь лупил по стеклу. Капала вода в кране, стукала брызгливо по пакету с курицей.
"Скучно… Вечер. Кухня. Курица. Нет, не так. Кухня. Вечер. Курица".
Он бросил курицу в морозилку.
"Скоро придёт Тыпомылпосуду. Наступит вечер. Вечер. Кухня. Ужин"
— Ты помыл посуду?
Пришла. Где‑то на шее вздрагивает поводок. Натягивается. Режет.
— Мог бы встретить…
Что‑то про сумки. Руки до пола. Мама сказала. Поводок…
И пахнет рекой, мокрыми листьями… Кораблики скрученных их плывут по стылой реке… Лодка. И далёкий вой рога… Дыхание становится тяжёлым… Бежать.
Ночь. Зелёные глаза будильника тикали пунктиром.
— Деуза…
— Как смешно ты меня называешь…
— Я нашёл тебя… Ты пряталась от меня за курицами и сумками. За мамиными словами и своими.
— Нет, это я нашла тебя… Помнишь, ты подрался с Тютей, когда он хотел повесить чёрного кота…
Брэ, шоссы, отбеленная нательная рубаха, наколенники с набедренниками, кольчужные чулки, плетёные четыре в один, такой же хауберк, шпоры, сюрко с вышитым фамильным соколом, пояс, перевязь, кольчужный капюшон и шлем — топхельм — четыре с половиной кило весом. Меч, пика…
Утро уже скомкало на небе ночь грязными простынями в дальний угол. Заглядывало одноглазо в шатёр. Пробовало вино и сыр на складном столе, не тронутые им. Ему не до них. Сегодня турнир. Людской муравейник с трудом просыпался после допоздна затянувшихся танцев в честь открытия турнира.
"Пожалуй, вина… Зачем я здесь? С голым задом, а потому и здесь, и сомнительным гербом, гербом благородным не во всех поколениях и имеющим такого неблагодетельного хозяина, как я. Le débiteur, joueur… но это ничего. А вот жениться на милой Мадлен было большой глупостью… Это страшный проступок — ведь милашка Мадлен неблагородна. Представляю вытянувшиеся лица всех этих графинь и маркиз. Но только одно из них волновало меня. У неё странное имя. Деуза. Оно мне что‑то напоминало…"
Однако вчера всё прошло сносно. Странно, но о "проступке" с простолюдинкой Мадлен умолчали, и его шлем не был брошен на землю в знак того, что наказания не миновать. Быть бы битым и сидеть бы в дальнем углу ристалища задом наперёд на лошади…
Орущие трибуны и полощущиеся на ветру разноцветные бока сотен шатров. Месса только что закончилась. Колонна в три всадника в ряд входит на ристалище среди жонглёров. Во главе — герольды, судьи с белыми шестами и уже избранный дамами почётный рыцарь с развевающимся белым шарфом — "дамской милостью" — на копье.