Арена

Она молчала, лежа щекой на его плече, слушая сквозь мягкий батист рубашки его сердце, его тело, тонкое, гибкое, — девочки-балерины. Джеймс нашел ее руку и вновь надел ей кольцо на палец.

— Ты можешь опять не носить его на руке, можешь носить на цепочке, держать в шкатулке в ящике стола; я хотел бы быть с тобой помолвленным, вот почему я даю это кольцо; я хочу быть с тобой; потому что ты лучшая девушка на земле, Берилл; но ты уже с Эриком; что я могу поделать?

Голова у нее уже кружилась; Джеймс был горячим, точно у него поднялась температура; Берилл посмотрела ему в глаза; их лбы соприкасались, и она рассмотрела каждую черточку, будто ткань для работы: тонкие брови, нарисованные японской тушью, чистый лоб без единой морщинки, словно он никогда ни о чем не задумывался, тонкий, длинный, как стебель свежесрезанной садовой розы, нос, чуть длинноватый для совершенства, настоящий аристократический английский, резко очерченные скулы, твердый подбородок — и розовые тонкие губы с ямочками, от маленькой принцессы из мультфильма; «теперь, — подумала она, — я запомнила его навсегда — Джеймса, моего брата; так не учат сонеты, партии для фортепиано, как запоминают лица, когда боятся, что вот-вот расстанутся; я забуду все книжки, а его лицо буду помнить»; Джеймс улыбнулся.

— Ты так чудесно смотришь на меня, точно видела меня во сне и сейчас сравниваешь: такой-не-такой, — и поцеловал ее; губы у него были совсем другие, сладкие, ароматные, словно он ел мороженое с шоколадной крошкой, кусочками ананасов; и поцелуй был другой — нежный и ласковый, будто они целовались во сне и кто-то из них уже давно умер, всего лишь призрак, воспоминание, видение… — Что это у тебя? — сказал он, отстраняясь. — Коробки какие-то, не обнимешь толком.

Она сняла крышку; пахнуло корицей и апельсинами на всю прихожую, как дождем.

— О, пирог, здорово. А это? Это мне?

Она кивнула.

— Что там? Письмо?

Она замотала головой. Там была сказка, написанная Стивеном давным-давно для дочери, Лисбет, на красивой атласной бежевой бумаге; от руки, чернилами, с завитушками, ажурными заглавными буквами; не сказка, а будто черновик сказки; и в этом очарование: можно придумать свое; Берилл казалось, что Джеймсу понравится. Он взял конверт в руки, но не стал крутить, распечатывать, а прижал к груди и повел Берилл через звездное небо. Она бы тоже так сделала — сберегла бы до кровати и распечатала перед сном, чтобы снилось чудесное: «Прекрасная девушка говорит под сенью деревьев, слушая птиц, как она несчастна, как ей скучно; мимо проходит колдунья и превращает ее в птичку; за оградой стоял прекрасный юноша, он влюблен в девушку, ставшую птичкой; находит в отчаянии старого мага, тот уже давно не помогает людям, но его внук — мальчик, похожий на ангелов с фресок в старинных церквях, — просит помочь юноше, и маг превращает юношу тоже в птичку; они сидят с девушкой в клетке и поют, а в других клетках тысячи птичек, и это все разные люди; потом за ведьмой является ангел смерти — он похож на выросшего внука мага; парень-птичка: «А как же мы?» — ангел: «Превращениям я не обучен»; все, что он может сделать, — это открыть клетки; они летят обратно, через много лет, в старый сад, где вновь под деревьями гуляет прекрасная незнакомая девушка и говорит о том, как она несчастна; а птички поют, и за оградой вновь стоит прекрасный юноша, похожий на ангела с фрески из старинной церкви, и улыбается птичкам…»

Звездная прихожая закончилась и перешла в чудесную гостиную, будто зал маленького старого кафе для художников: стены из красного кирпича, штукатуренный потолок весь в толстых деревянных балках; в огромном камине пылал огонь, и один из братьев, Джун, сидел на полу, на бурой медвежьей шкуре, и жарил на длинной палочке яблоко; стены все в книжных полках и картинах, из мебели — огромный красный диван с кучей черных подушек да два кресла, красное и черное, — потертые, продавленные; и куча ковриков на полу — деревянном, из разных пород; у дивана столик, низкий, черный, на колесиках, на нем стояла бутылка вина, на треть пустая. Мервин и Матье играли на полу в «Манчкин», Эрик лежал на диване и курил, на груди у него стоял стакан с вином.

— А вот и Берилл, — сказал Джеймс, — добро пожаловать в наш брутальный закуренный красно-черный мир, — она и вправду на секунду — замерла, розовая, золотая, серебристая, прозрачная, парни вздохнули от восторга дружно, а потом распались на возгласы: «о, Берилл, приятно познакомиться» «вина будете, Берилл?» «ужин, Матье, ужин». И Эрик, севший на диване, босой, небритый, улыбающийся: «ты просто Джульетта, Золушка, принцесса Аврора…»

Она вручила Матье пирог, села в красное кресло; парни расположились возле ее ног, дали ей на колени салфетку, тарелку с горой еды, сунули в руку стакан воды с вином; она ела и слушала их разговор — о мосте; их действительно отстранили.

— Не уволили пока, потому что не хватило решимости сказать. Я так сердито смотрел на главного инженера… Он замялся и пробурчал: «На время…»

— …пока их мост не обвалился. Я сегодня смотрел весь вечер: они взяли деревянные и стальные балки — тупой плагиат. Еще и сваи решили заколачивать: во-первых, какой они будут длины, во-вторых, какой они будут длины…

— А помните, какие мы были сумасшедшие, когда только придумывали все? Берилл, видели бы вы Эрика, который вдруг вскочил и начал пулять в тот берег всем, что под руку попадалось, — так написали журналисты; на самом деле мы потом все часами кидались — камнями, деревом разных сортов, пластмассой, стеклом; пытались понять, что остается на том берегу, а что отталкивается…

— Камни и железо отлетали, но мы подумали, что вдруг живой мост победит магнитное поле и просто врастет…

— Да, жутко получилось. Спенс чуть не погиб; как всегда, впрочем. Теперь мы думаем о мосте из ткани — знаете, как во всех приключенческих романах про побег из тюрьмы: связать кучу простыней… Берилл, какая ткань прочнее? Не из батистовых же рубашек нам мост вязать…

Берилл взяла салфетку и поискала карандаш; ей сразу предложили пять — желтых фаберовских, остро заточенных; вообще, в комнате полно было ручек, карандашей, фломастеров, бумаг с вычислениями и чертежами — видимо, мост не на шутку занимал их умы; это превратилось в соревнование с Большим городом, в победу, а не работу; она написала: «лен, хлопок, если это парусина; джинсовая ткань обычно прочная, она тоже из хлопка; брезент, тик».

— А Эрик теперь бредит стеклянным мостом, правда? И еще из разноцветного стекла, для эффекта, он же фокусник. Работать со стеклом мы пока не умеем — опыта не было; но, представляете, Берилл, как красиво: восход солнца и сверкающий мост… — они все замолчали, представив, и такая наступила тишина, словно кто-то сказал: дождь идет, слышите? — и все стали слушать. В камине выстрелило полено, Спенс ойкнул и плеснул на себя вином; Джун первым засмеялся, разрядив обстановку; Берилл уже заметила, что они с братом совсем разные: Мервин серьезнее, и глаза у него темнее, и волосы; и читает он наверняка серьезные книги — по химии, математике, иногда только Диккенса; а Джун как солнечный зайчик — смешлив и лукав; жизнь для него — удовольствие, а не размышление.

— На самом деле нужно просто ждать, — сказал Мервин, — пока упадет их мост…