Арена

Она будто что-то поняла, а он и не заметил, как сказал ей пароль, отстранилась, поправила шляпу — «словно грим», — подумал Снег краем сознания; улыбнулась медленно — «все-таки она чудная», — решил Снег.

— Да, пожалуй, — ответила женщина. — А кто из Дюран де Моранжа еще живет в замке?

— Макс и его бабушка.

— Макс и его бабушка, — повторила она и опять улыбнулась; Снег рассмотрел наконец ее: красивая, невероятно красивая, ослепительная, но это на первый взгляд, а так в ней чего-то не хватало — блеска, жизни, будто она сошла с картины, просто оживленная, а не живая. — Значит, она назвала его Макс. Ужасно.

Она вошла в дом, легко, мимо Снега, словно прошла его насквозь, привидение. Снег взял на всякий случай ее чемодан, занес, оставил у порога, закрыл дверь. Черт, что это было, кто она? И побежал за ней; она шла по комнатам, будто посмотрела заранее карту, план, изучила наизусть. Или… или была здесь. Снег вдруг понял, кто эта женщина, — помои сплетен, выливаемые на головы, в уши соседских детей. Он пошел медленнее, понял, что здесь лишний, надо быстрее уносить ноги, но все-таки дошел до кухни. Макс стоял у плиты, ждал, когда закипит шоколадная глазурь. На столе громоздились миски, с тестом — самая большая; «не видать нам сегодня кексов, — тоскливо подумал Снег, — с изюмом, с тертым орехом, с сахаром, мукой, с другими причиндалами».

— Макс? — сказала женщина.

— Да, — он оглянулся, небрежно, осторожно; шоколадная глазурь важнее всего.

— Ты Макс?

— О господи, — сказал Макс раздраженно. — Да, я Макс. А вы кто? И где Снег? Куда вы дели его? Съели?

— Я здесь, Макс, — Снег вышел из-за женщины, показался, ему было жутковато, как в темном переулке.

— Ты тесто бросил.

— Я…

— Здравствуй, Марианна, ты все-таки решила вернуться, — Евгения стояла на пороге кухни, в пеньюаре, больше похожем на свадебное платье: белый, в кружевах, со шлейфом и фру-фру; в руках держала чашку из-под шоколада. — Услышала запах глазури, подумала: а не хотят ли Макс со Снегом испечь шоколадных кексов? Спущусь-ка я к ним, может, орехов потру, потолку карамелек, поболтаю о Вермеере. А тут Марианна приехала — какой сюрприз; как всегда, открываешь бутылку, думаешь, там вино, а там — джинн. Макс, знакомься, это Марианна; не знаю, какая у нее сейчас фамилия, выходила ли она замуж, придумывала ли себе псевдоним — она же актриса, но, когда мы виделись в последний раз, она еще была Дюран де Моранжа; твоя мама, Макс, твоя непутевая мама.

— Конечно, сразу «непутевая», кто б мне позволил быть хорошей, если меня уже придумали и нарисовали? — вспыхнула женщина. Она сняла шляпу, волосы у нее оказались светлыми, сверкающими, как пишут в романах — золотыми; и заплетены в две толстые косы, обвивающие голову; казалось, что у нее на голове корона, венец, как у русских царей; села на стул, расстегнула пальто, они начали ругаться с бабушкой; Евгения сказала про письма, какие они жестокие и несправедливые, что от них можно было сойти с ума, а Марианна — о том, что она была одинока, мать ее бросила, хотя могла пожалеть, и ей пришлось стать жестокой, а чего она хотела? Благодарности? И Снег понял, что их жизнь с Максом закончилась и началась совсем другая, еще чья-то, и пошел в свою комнату; «о господи, — подумал, — это же ее комната бывшая, наверное, она здесь поселится, сразу увидит, что тут кто-то жил, все раскурочил, быстро собирать вещи и уходить». Но вещей было много: Снег натащил их, не думая об отъезде, а думая о том, что они нужны, — и те не помещались в рюкзак, а еще ноты внизу остались, и книги…

— Уходишь? — Макс стоял, прислонившись к косяку, на лице его, тонком, прозрачном, читалось отчаяние.

— Ну да, — сказал Снег, наваливаясь на вещи всей тяжестью, чтоб утрамбовывались. — Я это… за книгами попозже зайду.

— Я тебе в школу их принесу. И Маклахлана тоже, — в его голосе звучала такая тоска, будто ему надо уезжать на край света, где солнце только раз в году, хотя Макс тоже сразу понял, что Снегу здесь оставаться нельзя.

— Прости. Кексов не сготовили.

— А ты при чем? Это ты прости, — Макс стал ему помогать наваливаться на вещи.

— Она красивая.