Дилемма

– Мартин, – жестче и напористей проговорила Лиза, – по-твоему, я идиотка? Ты же все знаешь! – Она покачала головой. – Помоги нам. Даже ты не мог повестись на эту чушь собачью! Помоги собрать доказательства для Конгресса. Эти дети – люди, что бы там ни говорилось в акте Чэндлера и что бы ни плел президент. Они дети, Мартин. Помоги нам! – И уже тише, мягче добавила: – Пожалуйста.

Тут до Хольцмана окончательно дошло. Он сделал глубокий вдох, закрыл глаза. Уронил руку, которую до сих пор держал у нее на плече. Открыл глаза. Лиза по-прежнему стояла перед ним.

– Прости, – сказал он. – Я ничего не знаю.

Хольцман развернулся и пошел прочь. К горлу желчной горечью подступало презрение к самому себе. Спустя секунду он услышал, как Лиза пробормотала ему в спину:

– Вот козел!

Машина ждала его у пункта забора пассажиров – на безопасном расстоянии от Капитолия: никакая взрывная волна не докатится.

Хольцман сел на место водителя, а трость положил на пассажирское сиденье.

– В офис, – скомандовал он компьютеру и опустил спинку. Опиаты манили, но он устоял. Хольцман запрограммировал свое сознание на тридцать минут сна и тут же отключился; автомобиль сам повез его по оживленным вашингтонским улицам.

Час спустя он уже стоял в наблюдательной комнате и смотрел на детей. Смотрел, как они общаются – это было полноценное общение, недоступное обычным детям-аутистам, – как сплетаются в единый коллективный разум, переставая быть просто группой больных детей.

Кто вы? думал Хольцман. И кем станете, когда вырастете?

Никем, если он выполнит поручение Барнса и президента – создаст вакцину и лекарство от нексуса.

Холцман понимал: УПВР совершает страшное преступление. Преступление против будущего. Он чувствовал это нутром. Они – неандертальцы, пытающиеся остановить приход современных людей. Динозавры, стремящиеся уничтожить всех млекопитающих – пока те не начали угрожать их виду. УПВР лишает детей элементарных прав человека, но ведь эти дети – больше, чем люди, ценнее и прекраснее, чем люди, и оттого нуждаются в еще большей защите.

Он лицемер и трус: ведет борьбу с технологией, которую сам же давно и с удовольствием использует. Ищет способы очистить сознание детей от чуда. Придумывает, как лучше обустроить для них «жилые комплексы» – читай, концентрационные лагеря, – на случай, если лекарство не поможет. И при этом каждый день терзается страхом, что однажды нексус найдут и в его мозгу.

Осознание собственной ничтожности жгло его изнутри подобно кислоте. Страх разоблачения сидел в душе ледяной глыбой.

А что я могу? спрашивал он себя. Подать в отставку? Это неизбежно привлечет внимание аудиторов. А те уж точно заметят недостачу нексуса. Нексуса, который я принял…

Хольцман оказался меж двух огней. Поступить правильно, как подсказывает сердце, – и сесть в тюрьму? Или продолжать преступную деятельность и оставаться на свободе?

Даже если я сяду, кто-то все равно займет мое место, говорил себе Хольцман. От моего благородства никому легче не станет.

С души воротило от собственной трусости.

Хольцман думал эту нелегкую думу, когда ему сообщили новость: Ильяна Александер скончалась. От сердечного приступа.

Черт подери! Хольцман впечатал кулак в зеркальную стену, отделявшую его от детей.