Без имени

22
18
20
22
24
26
28
30

— А я и не шучу, — твердо ответила она.

Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.

— Расскажите о себе, Фанни. Так, что-нибудь.

— О себе? — переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд, будто вглядываясь куда-то вдаль.

Снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно, провалилась в воспоминания. Отчетливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей… Где-то на далеком теперь от нее краю вселенной…

* * *

В маленькой комнатке их общежития, где они жили с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и «тусовались» какие-нибудь люди, которые кого-нибудь из себя усиленно изображали: преподавателей вуза, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов… При этом «религиозно ушибленные» или просто «православные» легко совмещали свой «духовный поиск» со слушанием «Гражданской обороны» или курением конопли, а те, кто пел под гитару песни, навроде «Марихуана моя» или «Да будет свет, сказал шахтер — и не вернулся из забоя» — с рассуждениями о русском космизме и с портретом Че Гевары на майке. При этом, свои философские размышления они нередко чередовали с рассказами о поездках в Израиль и Египет… «Да что там та Стена Плача: я там сильно в туалет хотела; пришлось в мужской сходить, чуть международного скандала не случилось»; «Да что там та пустыня: мы туда выехали вечером и водку пили», — говорила, к примеру, некая молодая женщина, пожившая в Израиле и вернувшаяся назад, в Россию. Рассказы о Турции и Египте и вовсе легко совмещались со вздохами о Советском Союзе, при котором «так было хорошо», гораздо лучше «всех этих заграниц».

Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианского низкопоклонства, чтения молитвы перед принятием пищи, — и одновременного слушания рока, «Нирваны», русского рэпа; смеси икон со Сталиным и идей о вселенском коммунизме, которые подкреплялись чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.

Впрочем, Фанни, вообще-то, никогда не любила толпы…

Ну а потом, значительно позже, некоторые мальчики и девочки (подростки конца девяностых годов двадцатого — начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых студентов бывшего мужа; с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием) — уже выросшие, были встречаемы ею на просторах интернета… Она жила уже в Питере, и с ужасом обнаружила их в социальных сетях, в контакте, в фейсбуке… Они смотрели на неё с аватарок: мужчины, одетые в берцы, в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и «лимонками»… Они призывали, «назло прогнившей Европе» возродить «Великую Сарматию» на юге России, создать там «милитаристско-идейное, молодое государство»… «Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге», — с апломбом заявлял некий «мультимедийный журналист и писатель Юга России», и Фанни с удивлением узнавала в его физиономии молодого парнишку — пономаря Новочеркасского собора, слушавшего некогда Егорку Летова и бредившего Че Геварой…Ну, еще одним из его увлечений Достоевский был…

А в двадцатых этот, только уже и вовсе совсем взрослый, «парнишка» возглавлял молодежные ряды казачества, ополченцев «Великого войска Донского» и призывал их «расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией»… Осуществить «Сарматский ренессанс», значит… Сам он был, в общем-то, уже пожилым дядей, и воевать лично не собирался.

* * *

Фанни помотала головой… Ей вовсе не хотелось сейчас погружаться во всяческий бред прожитого, тем более, в выдаваемых сейчас её мозгом вариантах. Не было там, в этом прошлом, ничего хорошего…

— Я… Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории… Только… Мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое. Где вы родились? — взор Схимника проникал, казалось, в самую её душу, — В Питере?

— Нет. На юге. Теперь это — территория Донской Республики.

— А мы с вами — земляки! Я… в 26-м был призван «Великой Сарматией» в милитаристские ряды «верной молодежи» для Великого Похода на Запад… Жуть! Девушки — в кожаных юбках, юноши — в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость — всё это ещё в школе… Мои ровесники с первых классов мечтали воевать… Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: «Я хочу умереть на полях сражения»… Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина — полностью были развалены; ведь это — не Питер, не Москва, где они более-менее, но существовали… А на «окраинах» — прежде всего всё пошло прахом. Не было света, магазины не работали, а по поселкам и хуторам казаки с нагайками разъезжать стали…

Ну, именно в 26-м я и понял: пора бежать. Иначе, пошлют стрелять в людей, ни в чем не повинных. А куда? В Украину не сбежишь: там «наши» посты кругом, на границе стоят, танки, пулеметы, зенитки. Через них не пройти. На Урал — так там тоже «Красный Урал» с Че Геварой на знаменах и в берцах… В Казахстан — тоже не пустят, прибьют на границе, и правы будут: всякое отрепье с наших краев туда суется. Осталось одно: сюда двигаться, в Московию. Ну, по Московии я тоже помотался изрядно, пока в Питере, не так давно, не осел.

Границу с Московией я, понятное дело, пересек нелегально. Конечно же, потом прошел чипизацию, но остался без паспорта и других документов и почти что вне закона, бомж-гастроарбайтер с личной идентификацией… Ни семьи, ни прописки… Ни в вуз не поступить, ни на приличную работу устроиться… Так и живу. Иногда, грешным делом, даже подумывал: может, зря из Великой Сарматии ушел… Отслужил бы там, быть может, выжил как-то… И жил бы теперь себе. Там теперь — Донская Республика и демократия. Быстрей, чем здесь, всё повернулось; в конце концов, жизнь в нормальное русло вошла. А здесь этого не будет вовсе.

В общем, попал я из огня, да в полымя. Жуткая это страна — Московия… Особенно, когда она — мачеха, а не мать. Тьма беспросветная. Хотя…Я почему-то полюбил этот город… Мой Питер…

— Я тоже, — сказала Фанни.

Они немного помолчали. За окном было темновато. Шел дождь.

— Схимник, — Фанни сказала тихо, — Можно, я так буду вас называть?