— Ага. И все было хорошо?
Рэнди вздыхает.
— Как насчет ее статьи по поводу бород? — спрашивает Ами.
— Откуда ты знаешь?
— Нашла в Интернете. Это пример того, как вы улаживали свои разногласия? Поливая друг друга грязью в научных изданиях?
— Я хочу овсянки.
— Так что не извиняйся, что наорал на меня.
— Самое время позавтракать.
— И вообще за то, что ты живой человек, у которого есть чувства.
— Есть пора!
— Потому что речь об этом. В том-то вся и соль, мальчик мой. — Жестом, унаследованным от отца, она хлопает его между лопаток. — М-м-м, как же вкусно пахнет овсянка!
Караван трогается вскоре после полудня: впереди Рэнди на помятой «акуре», рядом с ним на пассажирском сиденье — Ами. Она закинула загорелые, в белых полосках от сандалий, ноги на приборную доску, не опасаясь, что их (согласно предупреждению Рэнди) переломает подушкой безопасности. Тюнингованную «импалу» с расточенным движком ведет ее пилот и старший механик Марк Аврелий Шафто. В арьергарде едет почти пустой мебельный фургон с Робином Шафто за рулем.
У Рэнди странное чувство, будто время превратилось в вязкий сироп: так бывает, когда в жизни происходит серьезная перемена. Он ставит адажио для струнных Сэмюэля Барбера и очень медленно едет по главной улице города, глядя на то, что осталось от кофеен, баров, пиццерий и тайских ресторанчиков, где много лет протекала его публичная жизнь. Этот обряд надо было совершить перед вылетом в Манилу, полтора года назад. Но тогда он бежал как с места преступления или по крайней мере как от чудовищного конфуза. До самолета оставалось всего два дня, и Рэнди провел их у Ави в подвале, наговаривая отрывки бизнес-плана на диктофон, потому что руки у него прихватил запястный синдром.
Все это время он почти никому из старых знакомых не звонил и практически не вспоминал о них, а вчера вечером вдруг бросился всех объезжать. Останавливался перед покосившимися, иногда еще дымящимися домами и вылезал из помятой «акуры» вместе со странной, загорелой и жилистой девушкой, которая, при всех своих возможных достоинствах и недостатках, явно была не Чарлин. Вряд ли строгие ревнители этикета именно так обставили бы встречу старых знакомых. Вчерашняя поездка — по-прежнему сумятица странных, болезненных впечатлений, но Рэнди начинает потихоньку их сортировать и подбивать итог. Общий вывод: три четверти людей, к которым он ходил в гости и которых приглашал к себе, у которых одалживал инструменты и которым за пару бутылок пива лечил домашние компьютеры, — три четверти из них не желают с ним больше знаться. Люди только что оправились от испуга и, вытащив на лужайку перед домом уцелевшее пиво и вино, праздновали счастливое окончание землетрясения, а тут Рэнди, да еще невесть с кем. Степень враждебности, как заметил Рэнди, в значительной степени определялась полом. Женщины либо не разговаривали с ним совсем, либо, наоборот, подходили поближе, чтобы обжечь его презрительным взглядом и получше рассмотреть новую пассию. Разумеется, удивляться не приходилось, ведь у Чарлин до отъезда в Йель был почти год на пропаганду своей версии событий. Она могла конструировать дискурс к собственной выгоде не хуже самых одиозных представителей белой мужской культуры. Без сомнения, она расписала, будто именно Рэнди ее бросил. Можно подумать, он оставил жену с четырьмя детьми. Как будто это не он хотел жениться и завести детей!.. Рэнди чувствует, что начинает себя жалеть, поэтому решает взглянуть с другой стороны.
Очевидно, для этих женщин он персонифицирует худший кошмар их жизни. А мужчины, с которыми он вчера встречался, склонны во всем поддерживать жен. Многие возмущались вполне искренне. Другие смотрели на него с нескрываемым любопытством. Третьи подчеркнуто демонстрировали симпатию. Странно, но самое суровое ветхозаветное осуждение проявили как раз люди, считающие, что все относительно и, например, полигамия ничем не хуже моногамии. Теплее всех его приняли Скотт, преподаватель химии, и Лаура, детский врач, которые после многих лет знакомства с Рэнди и Чарлин как-то открыли ему, под страшным секретом, что втайне от научного сообщества приобщают детей к церкви и даже крестили их всех.
Рэнди как-то был у них дома, когда помогал Скотту занести по лестнице ванну, и взаправду видел слово БОГ на взаправдашних листках бумаги, прилепленных на дверцу холодильника, на двери спален и куда там еще вешают обычно детское творчество. Имелись и другие свидетельства времени, потраченного в воскресной школе — вырванные из раскраски листы, на которых более мультикультурный, чем во времена Рэнди, Христос (курчавые волосы и т. д.) беседовал с библейскими детками или выручал из беды различную домашнюю живность. Все это на фоне нормальных (т. е. светских) школьных рисунков, постеров с Бэтманом и тому подобного жутко смутило Рэнди. Как будто пришел в гости к образованным вроде людям и увидел неонового на черном бархате Элвиса над итальянской мебелью в стиле «техно». И не то чтобы Скотт и Лаура были задвинутыми фанатиками со стеклянными глазами и пеной у рта. Как-никак, они много лет выдавали себя за приличных членов уважаемого научного сообщества. Они были чуть тише многих, чуть незаметнее, но им делали скидку, как родителям троих детей, и никто ничего не заподозрил.
Вчера Рэнди и Ами целый час просидели у Лауры со Скоттом; только эти двое постарались хоть как-то приветить Ами. Рэнди представления не имел, что они думают о нем и его поведении, но чувствовал, что
— Эй, Рэнди, — говорит Ами. — М.А. тебе сигналит.
— Что? — Рэнди смотрит в зеркало заднего обзора, видит потолок «акуры» и понимает, что лежит на сиденье, откинувшись. Он выпрямляется и находит «импалу».
— Думаю, потому, что мы едем со скоростью десять миль в час, — говорит Ами, — а М.А. предпочел бы девяносто.
ebooksa