— Мы совершим первый в истории Земли подрыв планеты, — жизнерадостно улыбнулся Слоновски.
— И последний.
— Войдем во все учебники.
— Марсианские.
— Главное — прославимся.
Офицеры рассмеялись, а Ганза, продолжающий рыться в бумагах, так и не услышал их шутку.
Слова старой песни тихо шелестели по опустевшему особняку. Из комнаты в комнату, отталкиваясь от деревянных панелей стен, прыгая с этажа на этаж по скрипучим ступеням лестницы, спускаясь в подвал и поднимаясь на чердак. Слова старой песни были повсюду. Они ласкали загрустивший дом, утешали его, пытались объяснить, что…
— Почему сейчас? — тихо спросила Патриция.
— Потом не будет времени, — ответил Грязнов, бережно укладывая в коробку тщательно упакованную статуэтку. — А я не хочу собирать коллекцию наспех.
От знаменитого на всю Москву антикварного магазина осталась лишь витрина — торговый зал, в котором Кирилл принимал посетителей. Сохранился не полностью, количество выставленных древностей уменьшилось почти на треть, но это мало кто заметил — слишком уж много их там было. А вот за фасадом стало пусто, из хранилища и роскошно обставленных комнат особняка, которые сами по себе были мини-музеями или мини-витринами, исчезло все ценное. Картины и фотографии, редкие статуэтки и коллекция старинной музыки — все отправилось прочь из Москвы. И обнаженные стены тоскливым эхом подпевали словам старой песни.
— Дом пустой, — сглотнув подступивший к горлу комок, сказала Пэт.
Грязнов понял, что имела в виду дочь. Оторвался от своего занятия, огляделся, словно только что увидел произошедшие перемены, и качнул головой:
— Дом был наполнен мной.
После чего достал из валявшейся на столе золотой коробочки пару пилюль и принял их, запив водой из бокала.
— А сейчас?
— Я был его тайной, я был его жизнью и его дыханием. Без меня он пуст.