Линдсей пожал плечами (причем шевельнулось только одно):
– Я ведь стараюсь, сэр.
Он знал, что никогда в жизни не нажмет спуск. Он понимал, что за это его могут убить, хотя и надеялся избежать такого исхода. Жизнь, конечно, важна… Но не настолько.
– Посмотрим, что скажет второй судья, – сказал президент.
Линдсей не спорил. Это вполне соответствовало плану.
Судья-два спала в лазарете. Она вскочила, широко раскрыв глаза. Увидев кровь, она уставилась на президента:
– Какого хрена! Ты что, снова сломал ему руку?
– Это не я, – смущенно и как-то виновато сказал президент.
Он объяснил положение дел. Второй судья, осмотрев руку, перевязала ее.
– Похоже, что-нибудь психосоматическое.
– Я хочу, чтобы эта рука двигалась, – сказал президент. – Исполняй, солдат.
– Есть, сэр, – удивленно ответила судья-два, не сразу сообразившая, что они на военном положении.
Она почесала в затылке:
– С этим лучше бы не ко мне. Я же просто механик, а не шейперский психотех. – Она покосилась на президента. Тот был непреклонен. – Думается мне… Вот это должно помочь. – Она вытащила какую-то ампулу. – Конвульсант. В пять раз сильнее естественных нервных сигналов. – Она набрала в шприц три кубика. – Руку лучше перетянуть. Если это попадет в другие сосуды, его так тут перекорежит… – Она виновато взглянула на Линдсея. – Будет больно. Очень.
Появлялась удобная возможность. Рука переполнена обезболивающим, но боль можно изобразить. Если это получится убедительно, они могут забыть о проверке.
Они подумают, что он, Линдсей, жестоко наказан за то, в чем не виноват. Судья настроена сочувственно, можно столкнуть ее с президентом. Остальное сделает их чувство вины.
– Президенту лучше знать, – твердо сказал он. – Делай, что он велел. Рука все равно ничего не чувствует.
– Уж это-то ты почувствуешь. Если только не мертв.
Игла вонзилась в кожу. Жгут туго перетянул бицепс. Вены набухли, перекорежив татуировку.
Когда пришла боль, он понял, что от анестезии нет никакого проку. Конвульсант жег, словно кислота.