– Никто не отрицает, все к нему по чуть-чуть приложились – чисто символически, надо ведь учить уму-разуму, – но совершенно очевидно, мой дорогой мальчик, что это именно ты со свойственной юности горячностью и, я бы сказал, неумением соразмерить силу взял да и замочил беднягу. Жаль, жаль, жаль.
– Предатели! – возмутился я. – Лжецы и предатели! – Вижу, опять, точь-в-точь как два года назад, мои так называемые друзья того и гляди сдадут меня со всеми potrohami ментам. Никому, бллин, ну никому на белом свете нельзя верить! Джоджон пошел разбудил Уолла, и тот сразу же с готовностью подтвердил, что это я, ваш скромный повествователь, совершил весь этот razdryzg и насилие. Когда пришли сперва вертухай, потом начальник охраны, а потом и сам комендант, все мои как бы товарищи по камере, перекрикивая друг друга, бросились наперебой рассказывать, что и как я делал, чтобы ubivatt этого никчемного извращенца, чей окровавленный труп мешком валялся на полу.
Странный был день, бллин. Мертвую plott утащили, после чего во всей тюрьме всех заперли по камерам до особого распоряжения; zhratshku не выдавали, не разносили даже tshai. По площадкам ярусов расхаживали вертухаи и надзиратели, то и дело покрикивая: «Молчать!» или: «Заткни хлебало!», едва только им послышится, что где-то в какой-то камере раздался шепот. Потом около одиннадцати утра движение как-то так напряженно стихло, и в камеру извне начала проникать вроде как vonn страха. А потом мимо нас торопливо прошли комендант, начальник охраны и какой-то очень важного вида tshelovek; при этом они спорили между собой, как bezumni. Похоже, что они дошли до самого конца яруса, потом стало слышно, что они возвращаются, на этот раз медленнее, и уже выделялся голос коменданта, толстенького, вечно потного белобрысенького человечка, который в основном говорил: «Да, сэр!» и «Ну что тут поделаешь, сэр?» – и все в таком духе. Потом вся компашка остановилась у нашей камеры, и начальник охраны отпер дверь. Кто среди них главный, было видно сразу: высоченный такой голубо глазый diadia в таком роскошном костюме, бллин, каких я в жизни не видывал: солидном и в то же время модном до невозможности. Нас, бедных зеков, он словно в упор не видел, а говорил поставленным, интеллигентным голосом: «Правительство не может больше мириться с совершенно устаревшей, ненаучной пенитенциарной системой. Собирать преступников вместе и смотреть, что получится! Вместо наказания мы создаем полигоны для отработки криминальных методик. Кроме того, все тюрьмы нам скоро понадобятся для политических преступников». Я не очень-то, бллин, poni, но, опять-таки, он ведь не ко мне и обращался. Потом говорит: «А обычный преступный элемент, даже самый отпетый (это он меня, бллин, валил в одну кучу с настоящими prestupnikami и предателями к тому же), лучше всего реформировать на чисто медицинском уровне. Убрать криминальные рефлексы – и дело с концом. За год полная перековка. Наказание для них ни что, сами видите. Им это их так называемое наказание даже нравится. Вот, начинают уже и здесь убивать друг друга». И он обратил жесткий взгляд голубых глаз на меня. А я – храбро так – и говорю:
– При полном к вам уважении, сэр, я категорически возражаю. Я не обычный преступник, к тому же не отпетый. Другие, может, здесь и есть отпетые, но не я. – При этих моих словах начальник охраны весь стал лиловый, да как закричит:
– А ну, сволочь, заткни свое пакостное хлебало! Не знаешь, что ли, перед кем стоишь?
– Да ладно, ладно, – отмахнулся от него важный vek. Потом обернулся к коменданту и сказал: – Вот его первым в это дело и запустим. Молод, смел, порочен. Бродский с ним завтра займется, а ваше дело сидеть и смотреть, как работает Бродский. Не волнуйтесь, получится. Порочный молодой бандюга изменится так, что вы его не узнаете.
Вот эти-то жесткие слова, бллин, как раз и оказались вроде как началом моего освобождения.
Глава 3
Тем же вечером вечно дерущиеся зверюги надзиратели вежливо и любезно препроводили меня в самое сердце тюрьмы, священнейшее и заветнейшее место – кабинет коменданта. Комендант нехотя глянул на меня и сказал:
– Ты, видимо, не знаешь, кто это приходил утром, а, номер 6655321? – И, не ожидая от меня ответа, продолжал: – Это был ни больше ни меньше как министр внутренних дел, новый министр; что называется, новая метла. В общем, какие-то у них там странные новые идеи в последнее время появились, а я – что ж… мне приказали, я выполнил, хотя, между нами говоря, не одобряю. Самым решительным образом не одобряю. Сказано было: око за око. Если кто-то тебя ударит, ты ведь дашь сдачи, так или нет? Почему же тогда Государство, которому от вас, бандитов и хулиганов, так жестоко достается, не должно с соответствующей жестокостью расправляться с вами? А они вот говорят: не должно. У них теперь такая позиция, чтобы плохих в хороших превращать. Что мне лично кажется грубейшей несправедливостью. Так, нет?
Чтобы не показаться невежливым и упрямым, пришлось сказать: «Да, сэр!» – и тут же начальник охраны, стоявший за креслом коменданта, вновь налился краской, и в kritsh:
– Заткни поганое хайло, сволочь!
– Ладно, ладно, – устало поморщился комендант. – Тебя, номер 6655321, приказано исправить. Завтра пойдешь к этому Бродскому. Якобы через две-три недели тебя можно будет снять с госдовольствия. Через две-три недели выйдешь за ворота и ступай на все четыре стороны уже без всякого номера на груди. Думаю, – тут он слегка как бы хрюкнул, – такая перспектива тебя радует?
Я ничего не сказал, и снова рявкнул начальник охраны:
– Отвечай, грязная свинья, когда комендант тебя спрашивает!
– Да-да, конечно, сэр, – ответил я. – Большое спасибо, сэр. Я все время старался исправиться, правда, сэр. Я благодарен всем, кто заметил это.
– Ох, не за что, – со вздохом качнул головой комендант. – Это не награда. Далеко не награда. Вот, подпиши бумагу. Здесь говорится, что ты просишь, чтобы остаток срока тебе заменили на то, что тут обозначается как – странное, однако, название! – исправительное лечение. Подпишешь?
– Конечно, обязательно подпишу, сэр, – сказал я. – И большое вам спасибо. – Сразу же мне выдали чернильный карандаш, и я подписал свою фамилию, сделав еще в конце красивый росчерк.
Комендант откинулся в кресле.
– Ха-арошо. Ну, собственно, вот и все, наверное.