В хате Кошёлкин остановился, словно раздумывая, кивнул гостю на старый венский стул – один из шести, стоявший вокруг накрытого белой скатертью стола, – а сам шагнул к буфету, достал оттуда графин с водкой, два небольших гранёных стакана, вернулся к столу:
– Не побрезгуешь моей компанией, учитель?
Смотри-ка, подумал Гурьев, пьёт, как сапожник, а не опускается. Чистота, как в аптеке, шторки, скатерти. Чудеса, однако. Наш человек.
– Нет. Не побрезгую. Сочту за честь, – совершенно серьёзно сказал Гурьев. Надо же, подумал он. Нет, нет, не перевелись ещё наши на этой земле. Рано нас списали. Мы ещё вздрогнем. Далеко от Москвы – и поэтому тоже. – Только пить тебе совсем не хочется, дядь Лёш. Поэтому давай-ка я тебя полечу лучше.
Он поднялся, подошёл к недоумевающему Кошёлкину, осторожно, но твёрдо отобрал у него посуду, поставил на стол, усадил старика. Сначала подержал его за руку, слушая пульс. Долго, минуты две. Потом встал у него за спиной – и взял седую голову пальцами.
Через десять минут Кошёлкин открыл глаза и тихо спросил – дрожащим голосом:
– Это… что?
– Народная медицина, – вздохнул Гурьев. – Как голова, дядь Лёш?
– Как пробанили, – Кошёлкин повёл шеей из стороны в сторону, посмотрел на гостя, прищурился сердито: – Ты зачем Нине Петровне наврал?
– Это ты о чём, дядь Лёш? – Гурьев почти не играл удивление.
– Ты такой учитель изящной словесности, как я папа римский. Вот о чём.
– И на кого я похож? – с интересом посмотрел Гурьев на старого сыскаря.
– Ни на кого. Потому и спрашиваю.
– А что делать станешь, если не отвечу?
– Не знаю. Так кто ты такой?
– А ты как думаешь, дядь Лёш?
– Откуда мне знать. Только видно за версту, что птица ты такого высокого полёта – аж воздуха на этой высоте, почитай, нет уже вовсе.
– Так и видать?
– Так и видать. Да ты не печалуйся, сынок. Это уж никак не переделать. Тебя хоть дёгтем вымажи, в мешок сунь да в чулан спрячь – всё одно светить будешь, глазу больно.
– Это плохо. Плохо. Ну, да ладно. Уж как прорезалось.
ebooksa