– Понимаешь, Гур, стихи – это же как воздух. Они рвутся из тебя, как воздух, и ты не можешь их удержать. Нет сил. Это то, что чувствуешь сейчас. Прямо здесь, прямо сейчас. Понимаешь?
– Понимаю, – хрипло проговорил Гурьев. – Понимаю.
– Я… Гур.
– Можно, дивушко. Мандельштам говорил: ворованный воздух. Мы живём, под собою не чуя страны… Можно. Нужно. Я запомнил – каждое слово. Пока я жив, я помню. Я тебе говорил – я никогда ничего не забываю?
– Да. А… Мандельштам? Его тоже убили?
– Нет. Не убили. Он жив. Ты слышала такое слово – «шарашка»?
– Слышала. А это правда? Я слышала, что там людей прячут – только не всех.
– Всех, к сожалению, не выходит. И решить, кого спрятать, тоже очень, очень нелегко. Поверь.
– А зачем это всё, Гур?
– Так нужно, дивушко. Нельзя по-другому. Не получится по-другому. А там, внутри – они свободные. Понимаешь? Свобода – она всегда внутри. И её тоже нужно воспитать в себе. А то вместо свободы получится неизвестно что. А там – там можно говорить обо всём. Там можно работать. Для страны. На страну. Это – самое главное. А остальное – потом. Это снаружи их шарашками зовут. А внутри – это настоящие солнечные города. Так нужно, дивушко. Поверь.
– А ты там тоже был?
– Был. И ещё буду.
– Значит, ты скоро от нас уедешь.
– Не скоро. Я побуду ещё, – Гурьев улыбнулся.
– Но потом всё равно уедешь. Я понимаю. Ты же не можешь только с нами… Только со мной. Ты всем нужен. Всё равно жалко. А Мандельштам? Он тоже там? В солнечном городе?
– Да.
– Правда?
– Правда. Он очень растерян… многие сейчас растеряны. Многие не понимают, что происходит, потому что слишком много всего происходит – и очень быстро. Это кого угодно с толку может сбить.
– А ты? Ты – не растерян? Ты – знаешь, что происходит?
– Я знаю. И ты узнаешь. И Мандельштам тоже. Все узнают – и все поймут. В меру своего разумения. Но всего не узнает и не поймёт никто. Никогда. Так уж это устроено, Даша. Не сейчас – позже, но и это – тоже станет понятно. И Мандельштаму.