Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию – и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на скулах. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.
Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:
– Вон зачем ты сюда рвался.
– Да если б я знал, зачем я сюда рвался.
– Но что-то же ты чуял.
– Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.
– Это точно?
– Это точно. Всё сходится – чуть ли не с точностью до часов и минут.
– А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?
– Надо сказать ей.
– Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…
– Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю – каждый день. Это царская кровь.
– Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!
– Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет – то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может – и нет. Вот если нет – тогда будем думать дальше. Царская кровь – это суд, Варяг. Суд окончательный, суд – на земле – последний. Как присудит, так и будет.
– Есть у тебя план – на случай «не пошлёт»?!
– Есть.
– Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?
– Да. Она её сходу признала. В общем, Варяг, готовься – сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок – и скажем. Войдём по самые ноздри.
– А Надя?
– Что – Надя?