– Глупая девочка, – он погладил Ирину по распущенным волосам. – Можно всё. Тебе и мне, нам вместе. Всё, что доставляет радость. Всё абсолютно. Я разрешаю.
– Гур. Я тебя люблю. Я же… некрасивая… Как только тебе со мной…
– Ты красивая, Ириша. Ты очень красивая. Ты прелесть, и я тебя люблю.
Ирина вдруг выскользнула из-под одеяла и, осторожно ступая босиком по паркету, подошла к трюмо с огромным, выше неё чуть не на две головы, зеркалу с тронутой временем амальгамой. Замерев, она вглядывалась в своё отражение, ища опору его словам. Прямые плечи, слишком, на её взгляд, узкие бёдра, длинные ноги, сильные, отличной формы, но совсем не такие полные, как ей бы хотелось. И живот слишком плоский. А грудь?! Ирина приподняв рукой волосы, горько вздохнула:
– Ты врёшь, чтобы меня утешить. Я знаю. Разве я красивая? Фигура – ну, совершенно никуда не годится, нос курносый, рот – от уха до уха! Ну, что это такое, в самом-то деле?! Вот бы… Любовь Орлова – помнишь, мы видели в театре? Вот кто красавица. А я?!
– И ты в ту же дудку, – Гурьев усмехнулся снисходительно, сел на кровати, сложив пятки по-турецки. Грация, с которой он это проделал, отозвалась щемящим чувством у Ирины под ложечкой. – Не понимаю, что в ней находят. Толстоногая девица с сусальным личиком, губками бантиком и глупо вытаращенными глазами. Пошлая открытка из прошлого века. Люби меня, как я тебя. Бр-р!
Гурьев так натурально передёрнул плечами, что Ирина рассмеялась и повернулась к нему лицом:
– Действительно я тебе больше нравлюсь?
– Действительно.
– А эта ваша Лариса Волкова…
– Кто?!
– Лариса. Как её там…
– Я не знаю, как её там, – широко улыбнулся Гурьев.
– Ты так сладко и складно врёшь, – Ирина вздохнула. – Но так хочется верить.
– Надо подкрепиться, Ириша. До утра ещё долго.
– Нас скоро отсюда выгонят?
– Никогда. Пока мы не уйдём сами.
– Гур! Как тебе удаётся?! Вот так?
– Это моя страна. Я здесь хозяин. Я хочу любить тебя на шёлковых простынях, во дворце вельможи и чародея, есть фрукты и пить вино, – и я буду это делать. Я же не собираюсь заграбастать себе это насовсем, навсегда. Но это моё, и никто не посмеет мне мешать. Понимаешь?
– Боже мой, Боже мой! Господи, Гур, если бы ты знал! Если бы ты только знал…