– Дайте слово, что приедете, Константин Иванович. Слово офицера.
– И дворянина, – Полозов улыбнулся, сжимая Гурьеву ладонь.
– И перестаньте, Бога ради, мне «выкать». Я – Гур. Так меня называют. Хорошо?
– Договорились.
Полозов проводил Гурьева до дверей подъезда. Пожимая руку ему на прощание, сказал тихо:
– Вы, голубчик… Ты с оружием поосторожнее. Гур. Времена нынче такие, что и в чеку загреметь за него недолго.
– Я знаю, Константин Иваныч. А времена – когда они были другими? Вы застали – возможно. Я – нет. Не беспокойтесь, пробьёмся.
Он вышел на улицу. Глухая, без окон, дверь парадного тяжело захлопнулась за ним.
Ирина ждала Гурьева в условленном месте, изнывая от беспокойства, и вздохнула с облегчением только тогда, когда увидела его, шагающего резко и быстро. Он подошел ближе, и сердце у девушки метнулось, словно загнанное: лицо Гурьева было стремительным, как высверк пламени из оружейного ствола, и этот тяжкий свинцовый блеск в глазах – отсвет кипящей боли внутри.
Он обнял Ирину, сильно прижав к себе, – так сильно, что ей сделалось больно, – и поцеловал в губы сухими губами:
– Идем, зайчишка.
– Куда?
– В гостиницу. У меня что-то пропало прогулочное настроение.
– Боже мой, о чем ты?! – Ирина ласково провела ладонью по его груди. – Конечно, идём. Он… Этот человек. Он видел, как?..
– Да.
– Когда это было? Давно?
– В начале войны.
– Империалистической?
– Ну, не гражданской же.
Уже в гостинице, увидев револьвер, Ирина по-настоящему испугалась: