— Ты денешься. А я не денусь. Когда понадоблюсь — всегда буду под рукой.
Она не лгала. Но и не говорила правды. Она просто — говорила.
Села. Спустила ноги на пушистый, во весь пол, ковер. Озабоченно посмотрела в сторону окошка. Простор подергивался медовой дымкой.
— Как ты думаешь, не слышно было как я тут повизгивала?
— Мягко сказано… — пробормотал я.
— Я же соскучилась, — объяснила она и встала. Медленно подошла к окну. Я смотрел. Она чувствовала мой взгляд, конечно, и не оборачивалась — неторопливо шла и давала мне любоваться вволю. Почти танцевала. Упругая, гибкая, смуглая — на миг я показался себе факиром с флейтой, заклинающим из последних сил… кого?
— Вечереет, — сказала она. Помолчала, я любовался. — Сейчас мы к Бебрисцихе уже не поедем, конечно.
— У меня и впрямь оказались иные виды на вторую половину дня.
Она не ответила. Наверное, уже не помнила этих своих слов.
— Но завтра с утра, — мечтательно произнесла она, помедлив. — Подумать только, целую неделю будем здесь! Я так благодарна тебе.
И вдруг, вскинув руки, закружилась по комнате. Иссиня-черные волосы разлетались стремительной каруселью, грудь искусительно трепетала. Уже опять хотелось стиснуть ее ладонью.
— Как хорошо! Как хорошо! Я счаст-ли-вая!
«Получением сего…»
Уже не помню! Не помню!
— Чудесные букеты ты сделала.
— Что-что, а уж это я умею, — она повернулась ко мне и чуть удивленно глянула исподлобья. Будто для нее сюрпризом оказалось: я смотрю на нее, а не на букеты. — Как ты смотришь…
— Хорошо. Я на Лизу похожа?
Горло перехватило. Я сглотнул.
— Совсем не похожа.
— А в постели похожа?