Учитель афганского

Как он смеялся тогда, и как давно это было.

Сказанные когда-то слова приобрели особый смысл, и ему вдруг показалось, что люди на самом деле находятся в некоем гигантском казане, и кто-то только и ждет момента, чтобы приготовить из них удобоваримое блюдо.

Мулла закончил читать, характерным движением огладив бородку, и моджахеды поднялись с колен.

Максуд, сопровождаемый Саламом и Покчой, подошел к истукану, рассматривая план.

— Они направились к моему золоту, — безапеляционно заявил он, сразу представив дело так, чтобы никто ни капли не усомнился в его неотьемлимых правах на золото, и указал на план кинжалом. — Они идут по руслу, глупые бараны. Мы же сделаем так, — острое лезвие звучно чиркнуло по каменной груди, оставляя сверкающую царапину и напрямую соединяя две соседние извилины русла. — Срежем путь и встретим их там, где они нас не ждут.

Моджахеды, привыкшие за много лет непрерывной войны сначала с шурави, потом с талибами, к походной жизни, не предполагавшей долгих сборов, споро собрались, водрузив на себя автоматы, пулеметы, гранатометы, мешки с гранатами и крупнокалиберными патронами и, перевалив за берег, быстро углубились в долину.

Они были слишком заняты, чтобы обратить внимание на заунывный скрип, с которым голова каменного истукана повернулась книзу, и он посмотрел на свежую царапину на своей груди. Видно он остался недоволен увиденным, так как каменная рука тяжело оторвалась от грунта, после чего была поднесена к груди и затерла след максудовского кинжала, сопровождая действие шумом мельничных жерновов. Сделав дело, истукан уронил руку в прежнее положение, не делая даже попытки ослабить последовавший удар.

— Что это? — испуганно вскинулись замыкающие колонну, но, так и не заметив источника непонятного звука, решили, что с громоздящихся высей Ниджрау сорвалась одинокая глыба.

Ощутимо посумрачнело, но все еще было достаточно светло.

Моджахеды по привычке, выработанной еще с войны с шурави, шли нога в ногу. Получившаяся цепочка имела такую длину, что последний в ней не видел первого, а первый последнего.

Идти было легко. Земля подпружинивала, все кочки имели округлые верхушки, словно были облизаны. Частенько попадали лужицы дурно пахнущей гнилью воды, повсюду рос камыш, заросли которого становились все выше, все гуще.

Идущие не были равны по силе и выносливости, поэтому и так длинная цепочка со временем растянулась безо всякой меры. Слабейшие отставали, постепенно смещаясь в конец.

Уроженец Кундуза, державшийся поначалу середины отряда, изрядно подустал, в результате чего был обойден остальными бойцами и поплелся последним. Ему было не по себе в незнакомой местности, да еще такой, да еще вечером, когда тени становились все длиннее, а свету все меньше. Он изо всех сил старался не отстать, но сил не хватало, и расстояние до отряда все увеличивалочь, и вскоре достигло границ видимости в темном загустевшем воздухе.

Замыкающие уже давно исчезли вдали среди высоких в рост человека камышей, а кундузцу было до них еще идти и идти. Вдобавок, ему попала колючка внутрь башмака, не давая и шагу шагнуть, и он был вынужден остановиться.

Когда кундузец дрожащими руками снял башмак и вытряхнул мусор, то увидел, что остался совершенно один.

— Эй, подожди! — крикнул он и заспешил следом, но был остановлен подозрительным шумом в камышах.

Кундузец перехватил автомат, облизал пересохшие губы, и дулом раздвинул закачавшиеся камыши.

— Какой красавец! — губы кундузца расплылись в улыбке.

Он поставил автомат на предохранитель, повесил за спину, потом достал из кармана кусок лепешки и протянул внутрь кустарника.

— Не бойся, дурачок, на, ешь.