Звездный десант

Зим ответил не сразу — такие задержки были вовсе не в его обычае. Затем он мягко сказал:

— Хендрик, а ты часом не ошибся, когда пошел в пехоту? Ты же знаешь, никто тебя здесь не держит.

Хендрик не ответил. Зим приказал:

— Выкладывай!

— Да не то чтобы я хотел уволиться, сэр… Я хочу дослужить срок.

— Вижу. Ладно, вопрос твой не в компетенции сержанта… и даже не из тех, что ты вправе мне задавать. Предполагается, что ты должен знать ответ еще до поступления на службу. А может, и знаешь. Тебя в школе учили Истории и Философии Морали?

— А? Конечно… Так точно, сэр!

— Тогда ты уже слышал ответ. Но я — специально для тебя — не для протокола — скажу, что сам думаю на этот счет. Если бы ты хотел преподать урок малышу — стал бы ему рубить голову?

— Зачем же… Никак нет, сэр!

— Конечно, нет. Ты отшлепал бы его. Значит, бывают обстоятельства, при которых просто глупо бросать на города противника водородные бомбы — все равно что наказывать малыша с помощью топора. Война — это не просто насилие и убийства, грубые и простые. Война — это управляемое насилие, имеющее определенную цель, целенаправленное насилие. Цель любой войны — подкрепить решения правительства силой. И нужно не просто убивать противника ради того, чтобы убить. Суть в том, чтобы заставить его делать то, что требуется нам. Не убийство… а управляемое и целенаправленное давление. Но ставить цели — вовсе не наше с тобой дело! Солдат не имеет права решать, где, когда, как и зачем ему драться. Это забота чиновников и генералов. Чиновники решают, для чего и в какой мере, говорят об этом генералам, а генералы прикидывают и говорят нам, где, когда и как. Мы осуществляем давление, другие, так сказать, умудренные опытом, осуществляют управление. Каждому — свое. И это — все, что я могу тебе ответить. Если ты этим не удовлетворился, я разрешаю тебе спросить то же самое у командира полка. Если уж он тебя не убедит, езжай домой и переодевайся в штатское! Потому что в этом случае солдата из тебя не выйдет, как ни крутись.

Зим вскочил на ноги.

— Похоже, вы мне тут просто лапшу на уши вешаете, чтобы волынить подольше! Па-ад-еом! Жи-ва! По местам! К мишеням! Хендрик, ты первый. На этот раз от тебя требуется бросить нож в южном направлении. Юг — твоя моя понимай?! А не север. Мишень покажется на юге, и от тебя требуется хотя бы метнуть нож в нужном направлении. В мишень тебе не попасть, я знаю, но ты хоть напугать ее постарайся! И не отхвати себе ухо, и не задень кого-нибудь сзади! Только сосредоточься на слове «юг»! Товьсь… мишень… Пошел!

Хендрик снова промазал.

Мы тренировались и со стеками, и с проволокой (уму непостижимо, что можно проделать с куском проволоки!), изучали настоящее современное оружие — как им пользоваться, как его обслуживать и как снаряжать. У нас было и учебное ядерное оружие, пехотные ракеты, множество видов газов, ядов, кумулятивных и зажигательных снарядов. А прочее лучше и не описывать! Но мы осваивали и устаревшее. К примеру, штыки на деревянных винтовках и настоящие автоматы, точь-в-точь как в двадцатом веке, — довольно похожие на ружья для спортивной охоты. Только мы из них стреляли пулями — целиком свинцовыми либо в рубашке. Стреляли по неподвижным мишеням и по тем, что вдруг появляются в самых неожиданных местах, пока бежишь по пересеченной местности. Нас готовили, таким образом, к тому, чтобы быстро осваивать любое оружие да и вообще — всегда быть готовым ко всему. Что ж, им это удалось. Я точно знаю!

Мы пользовались автоматами и на полевых учениях — они заменяли нам более солидное вооружение. Мы вообще использовали множество имитаторов. Взрыв бомбы или гранаты, направленной против техники либо живой боевой силы, выглядел просто большим облаком черного дыма. Учебный газ только заставлял почихать и прослезиться — это означало, что ты убит или парализован… Впрочем, и этого хватало, чтобы заставить нас не манкировать противогазами; к тому же «убитый» получал от сержанта хорошую выволочку.

Мы по-прежнему недосыпали — больше половины учений приходилось на ночное время; с использованием инфравизоров, радаров к прочего оборудования в том же роде.

В автоматы, изображавшие прицельные ружья, на каждые пятьсот холостых вкладывался один настоящий патрон. Опасно? И да, и нет. Жить, знаете ли, вообще опасно… Все-таки пули не были разрывными, а простая вряд ли убьет, если только не попадет в голову или сердце. Да и то — скорее всего реанимируют. Однако этот, один «взаправдашний» на пять сотен, заставлял уделить побольше внимания укрытию, особенно учитывая, что некоторые автоматы были в руках инструкторов, которые в стрельбе собаку съели и действительно могли попасть — если, конечно, подвернется настоящий патрон. Они, правда, уверяли, что в голову никогда не целят, но… Всякое на свете бывает.

Их дружелюбные заверения не слишком-то убеждали. Каждый пятисотый патрон превращал учения в гигантскую русскую рулетку; я чуть заикой не стал, в первый раз услышав свист над самым ухом, а вслед за ним треск автомата.

Но мы все равно со временем расслабились, и тогда сверху распорядились: если все не будет как надо, настоящим станет каждый сотый патрон в обойме, а если и это не поможет — каждый пятидесятый. Не знаю, сделали они это или нет, но результат был налицо. Мы опять подтянулись, после того как одному парню из соседней роты чиркнуло-таки пулей по заду. Он тут же превратился в объект для полуприличных шуток. Интерес к маскировке возрос. Мы смеялись над тем, кого подстрелили, однако понимали, что под пулями вполне могла оказаться его голова… как и голова любого из нас.

Инструкторы, не участвовавшие в стрельбе, об укрытиях не заботились. Наоборот, надевали белые рубашки и расхаживали туда-сюда со своими дурацкими палками, всем видом демонстрируя уверенность, что ни один салажонок не станет стрелять в инструктора. Со стороны некоторых это была уже сверхсамонадеянность. Но тут все же был только один шанс против пятисот, что делало преднамеренное убийство невозможным. Фактор риска уменьшался еще и от салажьего неумения стрелять. Автомат в обращении нелегок, пуля — она, как известно, дура. Я так понял: даже когда войны велись и выигрывались таким вот оружием, надо было выстрелить несколько тысяч раз, чтобы убить кого-нибудь. Невероятно, однако все военные историки согласны, что так и есть — большинство выстрелов не были прицельными, а служили лишь для того, чтобы прижать противника к земле и не позволить стрелять.