А потом я перевел разговор в другое русло:
— А как ты все это время жил? Где был, что делал?
— Тренировался в лагере «Сан-Мартен»…
— Не в «Кюри»?
— Нет, это новый. Но шишки все те же, надо думать.
Только выпустили нас на два месяца раньше — выходных не было. Потом я просился на «Роджер Янг», но вместо этого попал к Добровольцам Макслаттери. Хорошая часть.
— Да, слыхал.
Добровольцы имели репутацию ребят жестких, крутых и серьезных в деле — почти как Дикобразы.
— То есть была хорошая часть. Я несколько раз ходил с ними в десант, и несколько ребят нашли себе могилу, а потом я получил это.
Он поглядел на свои шевроны.
— Когда мы ходили на Шеол, я уже был капралом.
— Ты там был? Я тоже!
В эту минуту отец стал для меня ближе, чем когда-либо в жизни.
— Я знаю. То есть уже потом я узнал, что вы там тоже были. А мы дрались миль на пятьдесят севернее. Мы отражали их контратаку, когда они полезли из-под земли, как летучие мыши из пещеры.
Отец передернул плечами.
— Так что, когда все кончилось, я остался капралом без части. Ее уже не было смысла восстанавливать. И меня отправили сюда. Была еще вакансия у Белых Медведей, но я договорился с сержантом по распределению, и, будто по волшебству, пришла заявка на капрала с «Роджера Янга». И вот я здесь.
— А когда ты пошел на службу?
Как только я задал этот вопрос, я понял, что этого не стоило делать, но надо было увести разговор от Добровольцев Макслаттери — человеку, потерявшему свою часть, лучше поскорей забыть о ней.
Отец сказал тихо:
— Вскоре после Буэнос-Айреса.