— Подойди-ка поближе. Ну же! Оглох, что ли?
Но его требование я выполнять не спешил, пока не ощутил толчок Овсия в спину.
Удовлетворив свое любопытство, Феофан вполголоса, словно для себя, подвел итог:
— Оный отрок – не "дурнык"… В душе его непонятная мне тоска, тревога… хворь… Минется ли? Один Господь знает… Куда повернет: к добру или злу? Ко свету или ко тьме? Андрий, ты крещеный?
Крещеный ли я? Да, конечно же, нет!
В конце двадцать первого века, в западно-европейской части Конфедерации этому мало кто придавал значение. Да и не до того было матушке… Ее религия особо не волновала, в отличие от результатов очередного судебного иска… Кстати, я очень похож на отца – может, потому у меня с ней сложились столь прохладные отношения…
— Крещеный али нет? Да очнись же, говорю! Сие наложит печать…
Не глядя в лицо Феофану, словно признаваясь в чем-то постыдном, я отрицательно покачал головой.
— Окрестить тебя? Веру нашу приемлешь?
Теперь я согласно кивнул.
— Пути Господни неисповедимы… Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Церемония крещения растянулась на добрых полчаса. Я слушал Феофана – понимал и не очень, сосредотачивался и отвлекался, иногда в такт кивал, время от времени шморгал носом и поглядывал по сторонам. Словом, старался больше не прокалываться, вести себя как подобает "дурныку".
Похоже, дело шло к концу:
— Многие лета, многие лета… — протяжно пел поп, которому, похоже, я тоже порядком надоел.
Нарек он меня Андрием Найдой и повесил на шею медный крестик. Дал поцеловать большой серебряный крест.
— Ступай с Богом… А ты, Овсий, пригляди. Чует мое сердце, обузой тебе долго не будет…
Прежде чем мы отправились в "родные" Горбы, дед заглянул на кузню и в шинок.
Обратная дорога показалась длиннее. Может, потому, что вовсю палило солнце, а может, что шли медленно, вместе с односельчанами.
На меня по-прежнему внимания не обращали. Да и я особо к разговорам не прислушивался. Брел в самом конце процессии рядом с раскрасневшимся и тяжело дышащим после шинка Овсием, как раз за отставшими Наталкой и Петром.
— …говорю, Стоцкий на тебя глаз положил! — повысил юноша голос.