– А это еще почему?
– Ну, просто. Я дома тоже первым делом снимаю ботинки.
– А я, по-вашему, снимаю усы?
– Да я подумал…
– Ага. А есть ли здесь спортзал?
– Комната для фитнеса? У прошлых жильцов не было, но перед этим здесь жил член жюри одного кастинг-шоу, он поставил тренажеры вон в той комнате.
– Есть ли какие-то детали, о которых я должен знать?
– Какие, например?
– Соседи-большевики?
– Может, и были в тридцатые годы. Но потом они… но потом вы их… как бы это сказать?
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – помог я ему. – А еще что-нибудь?
– Ну не знаю…
У меня вдруг защемило сердце при воспоминании о Гели[79].
– Я не желаю селиться в квартире самоубийцы, – твердо сказал я.
– С тех пор как мы занимаемся этим объектом, здесь никто себя не убивал. Да и раньше тоже нет, – поспешно добавил маклер, – насколько мне известно.
– Квартира хорошая, – сухо сказал я, – цена неприемлема. Вы снижаете на триста евро, и мы заключаем сделку.
Я повернулся, чтобы идти. Было уже почти полвосьмого. Дама Беллини удивила меня, подарив после удачной премьеры билеты на оперу: давали “Нюрнбергских мейстерзингеров”, и она сказала, что сразу подумала обо мне. Она даже пообещала посмотреть оперу вместе со мной, чтобы доставить мне удовольствие, подчеркнув, что вообще-то не воспринимает Вагнера.
Маклер пообещал переговорить с хозяевами квартиры.
– Хотя скидки обычно не предусмотрены, – скептически добавил он.
– Все возможно, если твоим клиентом становится Гитлер, – уверенно сказал я и направился своей дорогой.