– Ага, тогда почти сразу…
Конечно, такие вопросы так вот, сразу, не решаются, это совершенно ясно. Но ситуация для меня получалась абсолютно патовой. Нужно было либо идти во-банк и дать определенный положительный ответ, либо…? Тут и была загвоздка: начав вилять, прекрасную во всех, как казалось, смыслах девушку можно было и не получить. И здесь возможно решающую, хоть и случайную роль сыграло обращение ко мне Насти «морпех». Мне нравилась военная служба, я гордился честью быть морпехом и по сути в душе я к тому времени все ещё оставался им, и в решающий момент я именно таким себя и почувствовал. Отбросив колебания, я заявил четко и конкретно:
– Я на тебе женюсь! В ЗАГС – хоть завтра!
Все присутствующие обомлели, включая и Настю. Она, вся румяная после игры, в ярком купальнике, такая красивая, кажется, даже вздрогнула. В глазах её было удивление, вопрос, но вместе с тем и решимость. Взгляд её был тверд, но добрый и, скорее всего, даже ласковый.
– Подождать нужно морпех, ты же меня совсем не знаешь… А, кстати, я не помню твоего имени. Все было так давно, да ничего ведь и не было… Поскольку наступила неловкая пауза, подали голос девушки. Смысл сказанного ими сводился к тому, что ты, мол, Настя, разбирайся со всем сама, мы не хотим быть вам в тягость. Они со смехом пошли к воде.
Я молчал, поскольку мне после моего столь решительного заявления говорить, вроде, было нечего. Настя тоже молчала, ковыряя песок босым носком, глаза её были опущены. А мои чувства были смятены. Шаг-то я сделал своим заявлением решительный, а был ли он осмотрительным? Да, тогда в Таллине в получасовой беседы в больнице я был под мощным впечатлением от молодой женщины, а впрочем, – ещё, пожалуй, по возрасту – девушки, которой не было тогда и девятнадцати лет. Моё предложение звучало для нас обоих шуткой, поскольку она уже была замужем и, как мне тогда показалось, вполне счастлива. А сейчас все сказанное далеко не выглядело шуткой как для Насти, так и для меня.
Настя вскинула на меня свои большие серые глаза, в них не было улыбки. Сердце мое екнуло в ожидании отказа. Но отказа не было, был лишь её серьезный взгляд и голос, в котором был то ли вопрос, то ли сомнение?
– Знаешь, Паша, ты мне тогда как парень вполне приглянулся, с тобой разговаривать было легко и интересно. Ты вообще приятен и симпатичен, но… ты же меня совсем не знаешь. А я ведь уже побывала замужем и развестись успела, то есть жизненного опыта поднабралась… да и что я о тебе знаю? Что ты когда-то был морпехом? И это все? При моем-то опыте было бы безумием просто так, с бухты – барахты, опять выскочить замуж. Нет, голубчик, так нельзя. Я смотрю на тебя и не понимаю: ты действительно такой решительный или, прости, дурак?
Настя замолчала, тяжко вздохнула.
– Вот видишь, Паша, какую ты задачку задал себе, да и мне. Самое разумное, пожалуй, это обратить все случившееся в шутку. Я тоже хороша, нужно же было вспомнить ту твою нелепую фразу. Но я то и запомнила её как некий курьез. И мужу я рассказала, мы вместе посмеялись, а потом, через две недели разошлись. И я переехала в больничное общежитие, а потом далее – вернулась в Киев. Ну да, ладно! Пошли купаться!
Не получил я тогда от Насти ни «да», ни «нет». Но, накупавшись в волю, с видимым удовольствием договорились о свидании вечером. Там, на скамейке у кручи над Днепром она поведала мне о событиях своей жизни, благо их было не столь много.
В школьное время она, как это, в общем-то, и положено, получила, как дар божий, первую большую любовь. Однако была она тогда всего лишь в девятом классе, а парень был старше её на три, а то и на четыре года. Ни о женитьбе, ни о чувственной близости речь тогда и не вели, ибо парню предстояло отъехать служить в армию. Настя, конечно же, по своей молодости поклялась ждать его возвращения. И уже почти было дождалась, оставалось ему дослужить каких-то полгода, но…стало быть не судьба…
Настя заканчивала медицинское училище, когда в Киеве объявился известный музыкальный коллектив из Таллина. В то время Эстония представлялась всем как бы заграницей, и отношения к эстонцам в обществе было каким-то особенным, а уж ко всяким там певцам, музыкантам и прочим «культурным» личностям и того более.
В общем, приехал в составе руководства этого коллектива некто Карл Эйхман во всем его иностранном шике и блеске, встретил где-то и как-то Настю. Оба они вскружили друг другу головы и это головокружение кончилось тем, что пока ещё глупая и не опытная медицинская сестра, возомнившая себя достаточно взрослой и влюбленной до одури, прыгнула замуж за Карла и отбыла в далекий и ей совсем не известный Таллин. И, как она думала, прошла её любовь к стародавнему другу, который маялся где-то в армии. А так ли? Когда она рассказала мне с горькой ухмылкой об этих «шалостях», то я замечал в ее взгляде краткую, но определенную щемящую тоску по её первому другу, с которым у неё связь была прервана окончательно. Тоска эта была или сожаление, что вопреки данным клятвам нашкодила, вопрос этот для меня был тогда и долго оставался второстепенным.
Что же касается её отношений со стильным Карлом, то все началось стремительно и столь же стремительно закончилось. Настя приехала в Таллин и, чтобы не сидеть на шее у мужа, устроилась на работу в Морской госпиталь, куда русских специалистов брали охотно, поскольку русской администрации иметь дело с эстонцами было довольно – таки сложно в силу объективной противоположной несовместимости пролетарской психики русских специалистов с буржуазной психикой эстонских.
У Насти на работе все пошло хорошо, в личной жизни тоже, любовь Карла вызывала в её душе радостный восторг, но… всего этого не хватило и на полгода, по причине природной и типичной. Настя, как оказалось, по своей наивности не учла того, о чем знали все более – менее опытные женщины: красавцам мужчинам (а, впрочем и женщинам), занятым в так называемом шоу-бизнесе, доверять следует с очень большой осторожностью, ибо работа лицедеев не может не отражаться на воззрениях и поведении человека. Человек был и остается зависимым от привычек и обычаев среды, в которой он вращается. Короче говоря, Настя однажды столкнулась с тем, что никак не могла принять её гордая душа. Случилось то, что по законам жанра должно было неизбежно случиться.
Работа медсестры в госпитале предполагает посменную занятость человека. Настя так и трудилась. Однажды ей полагалось работать в ночной смене. Она пришла в госпиталь, приступила к работе, но тут, вдруг, объявилась та медсестра, которая должна была сменить её утром. С ней Настя была дружна, уважала её как за более старший возраст, та и за её уже большой стаж работы и, конечно же, за отменные человеческие качества. Объявилась она на работе с просьбой к Насте поменяться сменами, ибо с утра у неё была необходимость срочно решать какие-то важные проблемы, связанные с её детьми. Как тут было не уступить? Да и соблазнительно было вечер и ночь провести не на работе, а с любимым Карлом. Летела Настя домой, как на крыльях, даже взяла такси, не представляя никоим образом, какая горькая заваривается каша. Жила Настя тогда с мужем в его сравнительно роскошной квартире, которая досталась ему после войны от родителей, которые поспешно бежали вместе с немцами от советских войск в Германию, не успев захватить с собой сына, который проживал в это время у бабушки в деревне, чтобы избежать бомбежек и сражения за Таллин.
Квартира числилась за бабушкой, которая, спустя несколько лет отдала Богу душу, а Карл – студент филармонии – вступил в свои законные права наследника.
В общем, Настя лихо взбежала по лестнице, аккуратно, чтобы не потревожить Карла, вошла в квартиру и, начав раздеваться у вешалки, услышала голоса и смех из спальни. Насторожившись, она потихоньку подошла к двери греха и соблазна, рывком открыла её и с удивлением и ужасом обнаружила, на её месте в кровати в объятиях Карла находилась молодая прелестного вида эстонка, которая на своем для Насти бессмысленном языке задала Карлу вопрос, о сути которого можно было легко догадаться, поскольку последняя указывала на Настю пальцем, а лицо ее от волнительно радостного выражения стало презрительно любопытным. Что оставалось делать Насте? В российских условиях, в том же Киеве, вариантов могло быть много, поскольку претерпевшая обиду женщина была бы в своей квартире, оставаясь её хозяйкой и, в общем-то, хозяйкой положения. А сейчас Настя оказалась в абсолютно враждебном окружении: квартира – чужая, Карл с его наглым оскалом – чужой, язык общения – чужой, страна нахождения – чужая и люди вокруг – чужие. Представляю, как сложно было Насте овладеть собой и не совершить какого-то акта агрессии, который мог быть чреват лишь одним – её бы арестовали, состряпали ложные обвинения и лишили свободы на срок, соответствующей этой стряпне.
К чести Насти, она эмоциям не поддалась. Её первым словом стало «тере», что по-эстонски значит «здравствуйте», затем она, оценив обстановку, вышла из спальни, хлопнув дверью, и стала собирать свои вещи. Её последним словом стало «ятайга», что, опять-таки по-эстонски, значит «до свидания».
ebooksa